Первыми очухались холостые бабенки. Они разом возобновили болтовню, давая понять, что ничего особо интересного не произошло. Ну накрутила крашеные космы, ну обтянула лошадиный зад турецкой ангорой — любая так может.
Молодой батюшка улыбнулся нежными губами и откинул упавшую на лоб прядь. В голубых глазах засветилось интеллигентское поэтическое восхищение натуральной русской женщиной.
Самоуверенную физиономию главы местной администрации обдало жаром. Он поспешно уткнулся носом в тарелку с варениками. В девятом классе он уговорил Нинку пойти погулять под яблони и там, мелко дрожа всем телом, бросился ее целовать. Она вроде не возражала, но, как только он неумелой рукой полез под юбку, вырвалась и дала здоровую плюху.
Клавка окинула Нинку особенным взглядом.
— Проходи, Нина, — сказала она. — Садись, вон рядом с Сашей как раз место есть.
Нинка села. От нее шел густой запах духов. Замысловатые узоры гипюровой вставки на груди были обильно расшиты стеклянными блескушками. Из-за их алмазного мерцания и душного запаха крепких духов Шуракен как будто ослеп. Он смотрел, но не узнавал Нинку.
— Ну здравствуй, Саша, давно не виделись, — сказала Нинка.
— Здравствуй, Нина, а ты изменилась, просто не узнать.
— Ты тоже. Где это ты так загорел? На югах, что ли, был?
— Где был, там меня уже нет.
Выражением четкого, трезвого лица и всей статью, повадкой Шуракен отличался от прочих мужиков за столом, как обработанная мастером стальная деталь в груде заготовок. По случаю гулянки все были при параде, он же был одет просто: черные джинсы и тонкий шерстяной свитер с закатанными до локтей рукавами. Шуракен выглядел массивным, потому что над столом были видны только его тяжелые плечи и широкая грудь. Сквозь дырки гипюровой вставки на рукаве на Нинкину голую кожу несло жарким сквознячком от его тела. Она чуть переместилась на стуле и мягко, будто случайно, прижалась к Шуракену плечом.
Незаметным для окружающих движением Шуракен отстранился. Нинка увидела холодок в его глазах, усмехнулась и подняла рюмку.
— Славка, — с вызовом сказала она, обращаясь к главе администрации, — налей-ка мне, а то иностранец наш совсем разучился баб обхаживать.
Уже пьяный Морозов с радостной готовностью схватил бутылку водки и стал лить в подставленную рюмку, косясь на Нинкину грудь, рассветным солнышком розовеющую сквозь бирюзовые загогулины. Водка лилась через край.
— Ой, Славик, как ты меня любишь, — играя голосом, сказала Нинка.
