Антанас Гаршва оказывается в просторном углублении вестибюля, где по обеим сторонам расположены лифты. Шесть справа, шесть слева. Слева — так называемые «локалы». Они поднимаются только до десятого этажа, останавливаясь на каждом, и затем возвращаются на первый. Справа — экспрессы. Они останавливаются сразу на десятом и потом уже выше на каждом этаже, восемнадцатый этаж — последний. Лифты в отеле системы Westinghouse автоматические.
Возле цветочной витрины стартер поджидает новую смену лифтеров. Высокий ирландец в голубой униформе, страдающий язвой желудка, сообразительный и проворный, с неожиданными для него самого вспышками гнева. Он собирает карточки и распределяет лифты.
«Девятый, Tony», — говорит он, подавая белые перчатки. Вверху над лифтом — цифры и указательные стрелки.
Антанас Гаршва ждет, когда спустится приятель. «12-й» — указывает стрелка, стоп, вниз, на одиннадцатом не остановился. Сейчас «девятка» с жужжанием прикатит в lobby. Ну, вот и натянул хирургические перчатки. Бабушкиного кольца времен восстания уже не видно. Уважаемая госпожа, ты странная, ненужная мне Эляна. Я мечтатель, как и мой отец. Я литовский домовой в самом большом отеле Нью-Йорка. Одних лифтеров только сорок. Девятый спускается. Дверь распахивается. Семеро пассажиров уплывают прочь. Маленький итальянец говорит: «Сегодня один пьяный чудак сунул мне доллар. Дескать, красненькую[26] ты заработал. Good bye, Tony».
— Good bye.
Гаршва входит внутрь, вокруг сплошная полировка. «Загон для скота» — так прозвали кабину сами лифтеры.
ИЗ ЗАПИСОК ГАРШВЫ
Мой отец очень любил играть на скрипке. Играл он, несомненно, талантливо, но ему не хватало школьной подготовки. Он с остервенением исполнял вариации Wieniawsky, но не думаю, чтобы он одолел Байера. Отец вычеркивал целые вереницы нот и заменял их блестящей импровизацией. Как и все любители, многие места он затягивал, придавал им больше чувствительности, убыстрял. Внешность его и впрямь соответствовала облику скрипача: стройное, подвижное тело, нервные, изящные руки, резкий профиль с длинным и вислым носом. Господи, как он летал по комнате! Любая его поза заслуживала художественной фотографии. Позже в фильмах Walt Disney я видел своего отца, повторенного в рисованных персонажах. Когда я приобщился к первым серьезным книгам, образ «гения» воплотил именно мой отец, терзающий себя скрипичными упражнениями. Слушая его дьявольскую игру, я ощущал слезы радости от этой красоты, желание умереть во имя экстаза.
