Вам, конечно же, любопытно знать, что случилось с Эдмундом. Он отобедал со всеми, хотя и без особого удовольствия — ведь думать-то он мог только о рахат-лукуме, а ничто так не портит вкус к простой и полезной пище, как неотвязная память о волшебной и вредной. Потом он сидел и слушал разговоры, и от этого ему тоже было мало радости — ему казалось, будто все от него отвернулись, будто все с ним неприветливы. Ничего такого не было и в помине, а ему казалось. Так сидел ом и слушал, пока господин Боббер не завел речь об Эслане, а когда Эдмунд услыхал о встрече, назначенной у Каменного Стола, тут он и начал потихоньку подвигаться за холстину, что завешивала входную дверь. Потому что имя Эслана вновь наполнило его таинственным ужасом, точно так же, как остальных — таинственной радостью.
И пока господин Боббер распевал вирши про плоть Адамову, Эдмунд тихо-тихо поворотил дверную ручку, и не успел еще господин Боббер объяснить про Бледную Ведьмарку, что та не человек, но наполовину джинния, наполовину великан, а Эдмунд уже выбрался наружу и осторожно притворил дверь.
Не подумайте только, будто был он настолько дрянной мальчишка, чтобы сестрам своим и брату пожелать обратиться в камень. Нет, хотел он рахат-лукума, и еще — стать принцем (а потом и королем), а еще — расквитаться с Питером за «гаденыша». И конечно же, вовсе не хотел он, чтобы Ведьмарка слишком уж привечала кого-то кроме него — пусть не ровняет их с ним, с Эдмундом. И в то же время он убедил себя, или притворился, что убедил, будто колдунья не сделает им ничего дурного.
— Кто о ней говорит всякие гадости? — твердил он сам себе. — Враги говорят. И наверное, половина из этого — враки. Ведь со мною она вон как весела и ласкова была, не то что другие. И она, я уверен, законная королева. Во всяком случае, лучше уж Ведьмарка, чем этот страшный Эслан! — Так он пытался оправдаться перед самим собой. Но оправдаться не очень получалось, потому что в глубине души он твердо знал: Бледная Ведьмарка — существо злое и жестокое.
Выбравшись под снегопад, Эдмунд первым делом обнаружил, что оставил свою шубу в доме, а вернуться за ней никак невозможно. Во-вторых, он обнаружил, что уже свечерело — за стол они сели часа в три пополудни, а зимние дни короткие. Этого он тоже не учел, но и тут уже ничего не поделаешь. Эдмунд поднял воротник и двинулся по плотине к другому берегу — на его счастье, наледь запорошило снегом, и стало не так скользко.
