— Уй! — взвизгнул тот и, отплёвываясь, скатился с воза прямо на спину своему скакуну, вихрем умчался за косогор.
Ганка опять привстала на возу и далеко, в стороне от солёных озёр, увидела кочевье калмыков.
Мишка подогнал свой воз поближе и стал подтрунивать над сестрой:
— Слышь? Теперича тебя придётся в амбаре на ночь закрывать. Ненароком сбежишь к своему ухажёру–калмыку. Они русских без калыма берут.
— А ну тебя! Женись сам на калмычке–выкрестке.
Калым богатый получишь. Махан каждый день жрать будешь, а я тебе сухарей–мухарей привозить буду.
— Такое скажешь! Калым жених платит за девушку. Калмыки своих маленьких дочерей за баранов продают старикам в жены.
— Ну вот и хорошо! Надоест тебе калмычка, ты и продашь её за табун лошадей. А потом айда домой! Вот и разбогатеем мы тогда, братушка! Ха–ха–ха!
С обочины дороги взлетели испуганные хохлатые удоды. Они перелетели чуть дальше и закричали: «Худа–худа–тут! Худа–худа–тут!»
Сквозь ароматы степей потянуло горьковатым кизячьим дымом. Потом из‑за косогора показались позолоченные маковки станичных церквей, а затем и белые стены хат, окружённые тёмной зеленью. И тут до них долетели тревожные, частые удары колоколов.
— Што это?
— Сполох?
Мишка и Ганка встали на возах, вытянули шеи, с тревогой всматриваясь вперёд. Но ни дыма, ни огня не было видно.
У околицы первая же встречная казачка крикнула им:
— Война! Война с немцами!
От станичного правления по главному шляху скакал горнист. Он остановился на перекрёстке и заиграл тревогу. Огнем полыхает красный кумачовый флажок на горне — значит, и вправду война!
Брат и сестра въехали на свой двор, торо’пливо сняли ярма с быков и побежали обратно на улицу.
В хатах и во дворах голосили бабы. Призывники и запасные казаки, оседлав коней, а то и без седла «внахлюпку» уже скакали к правлению.
На станичной сходке атаман и участковый начальник объявили о мобилизации, призывали казаков бороться за веру, царя и отечество. Старики до хрипоты выкрикивали:
— Шапками закидаем германцев! А ежели турок полезет, и турка утопим! Нам не впервой!
Но не все были так уверенно настроены: не у каждого ведь была справа, не у каждого был конь, годный для трудной военной службы.
В тот же день на станцию потянулись унылые толпы иногородних, направляющихся в свои губернии на призыв. Уезжал и Архип.
Грустный, расстроенный прощанием с матерыо и друзьями, закинув за плечи тощую торбу, шагал он напрямик, огородами, к выгону.
И вдруг в нескольких шагах от него из‑за низкорослых густых вишняков вышла Нюра.
