Перейти в лагерь противника ради личных выгод, как это сделало большинство моих товарищей по партии, мне не позволяла совесть. И я принял, наконец, решение порвать с политикой вообще. Я решил целиком посвятить себя научной деятельности, что мне с успехом и удалось.
С тех пор прошло уже пятнадцать лет. Я стал профессором, забыв о своем прошлом. С увлечением окунулся я в науку, приобщая к ней и молодежь. Не буду скромничать — природа наделила меня способностями, красноречием, и на моих лекциях аудитории всегда были полны до отказа. После каждой лекции студенты устраивали мне овации. Мой авторитет быстро рос. Я был, так сказать, в зените славы.
И вот в один прекрасный день, вернее ночь, ко мне на квартиру нагрянули представители НКВД. Что было дальше, можете судить сами — тюрьмы, допросы и так далее.
— Что же вам пришивали? — поинтересовались мы.
— Участие в меньшевистской организации, занимавшейся подрывной деятельностью против советской власти. Вы только подумайте — прошло больше пятнадцати лет, как я целиком порвал с меньшевиками и совсем отошел от политики, а от меня требовали выдать фамилии всех членов подпольной организации, членом которой я якобы состоял. Долго они возились со мной, но мне говорить было нечего.
Надо вам сказать, что в те времена с арестованными обращались еще не так жестоко, как впоследствии. И так как фактов, уличающих меня в принадлежности к подпольной меньшевистской организации, у следователей не было, кончалось тем, что, продержав в тюрьме год-два, меня отпускали. Но проходило какое-то время, и меня снова сажали, а затем освобождали. И вот я уже десять лет скитаюсь по тюрьмам и, наконец, попал в вашу компанию. Это уже четвертый раз я «отдыхаю» в этом заведении.
— Непонятно, — перебил Севина один из слушателей, — преступления нет, а все время держат на крючке.
— Видите ли, — ответил профессор, — для меня ясно только одно: мне не могут простить моего прошлого. Но за пятнадцать лет все уже быльем поросло. С тех пор, как я окончательно разочаровался в политике, я не вступал ни в какую партию, враждебную советской власти. Да и где эти партии, давным-давно ликвидированные и уничтоженные? Как можно говорить о принадлежности к ним, когда в Советском Союзе они не существуют?
Такова вкратце была исповедь Севина.
Однажды в нашу камеру проник слух, что в тюрьме готовится большой этап для отправки в лагерь. Всегда самоуверенный, неунывающий, бодро настроенный профессор все больше стал призадумываться. Обычно общительный и разговорчивый, он все больше в себе замыкался. Наконец, он вынул листок бумаги, карандаш (у него не отбирали письменных принадлежностей), написал заявление и затем решительным шагом подошел к двери и громко сказал:
