Проблемы питания для Севина также не существовало. В то время как большинство из нас было отрезано от родных, оставшихся в далеком, к тому же теперь оккупированном, Киеве, у профессора Севина в Новосибирске, где он проживал до ареста, оставалась жена. И она регулярно приносила ему богатые передачи. Не нуждаясь в баланде, он дарил ее то одному, то другому, невольно завоевывая таким путем симпатии. Окончательно же покорял сокамерников профессор, давая покурить из своих запасов. Трудно описать терзания, которые испытывали самые закоренелые курильщики от отсутствия табака или махорки. Только через несколько месяцев заключения эти люди стали немного успокаиваться. Но, когда они увидели, с каким наслаждением затягивался Севин, страстное желание покурить снова вспыхнуло у старых курильщиков. Один за другим подходили они к профессору, усаживались в кружок и смотрели, не отрываясь, как он пускал дым. В их глазах было заискивание, унижение, собачья преданность, они даже не решались попросить, а только ждали, когда профессор сам проявит великодушие и предложит им по одной затяжке. Наконец, желанный миг наступал: накурившись всласть, Севин угощал всю компанию одной папиросой. Надо было видеть, с какой жадностью они утоляли свой голод по табаку.
— Только по две затяжки! — кричали они, увидев, как первый счастливчик глубоко затягивался ароматным дымом. Пока он священнодействовал, все остальные тянули к нему руки, как бы опасаясь, что он выкурит всю папиросу и на их долю ничего не останется. Наконец, все вкусили «божественного нектара» и преисполнились признательностью профессору за доставленное им наслаждение.
Нас, конечно, не могла не интересовать судьба Севина и его персональное дело, за которое он отбывал наказание. Вначале ему не очень-то хотелось откровенничать. Но, видя вокруг себя теплую атмосферу благожелательности и расположения к нему и находясь однажды в особенно хорошем настроении, он рассказал о себе следующее.
— В начале Февральской революции я заканчивал историко-филологический факультет университета. Как и большинство студентов того бурного времени, я страшно увлекался политикой. Каких только партий у нас не было! Но самой многочисленной была меньшевистская. Членом ее и я состоял. Октябрьская революция поставила вне закона все партии, кроме большевистской. И вот тут-то я понял, что одно дело иметь свои убеждения, а другое — их отстаивать. У меня не хватило решимости жертвовать своей жизнью или хотя бы своей будущей карьерой. Партия меньшевиков как таковая перестала существовать. Более стойкие и убежденные ее члены погибли за свое политическое кредо, а беспринципные приспособленцы поустраивались в коммунистической партии, кто — скрыв свое прежнее прошлое, а кто — «раскаявшись» в своих «ошибках».
