Не тут-то было. Пан Флориан, стоя на коленях, пытался протолкаться в жаркое женское естество, помогая себе руками, причиняя боль Юлии, однако сколь ни тщился, все время выпадал из нее.
— Черт! — с ненавистью сказал он наконец и опрокинулся на спину рядом с Юлией, поняв бесплодность своих попыток, — такого со мной еще не бывало!
Она подавила вздох не то облегчения, не то разочарования и с усилием отогнала воспоминания о ночи на почтовой станции.
Кажется, дело складывается не так плохо. Сейчас пан Флориан уснет — и все останется шито-крыто.
Однако он не засыпал, а просто лежал рядом с Юлией молча, изредка трогая ее тонкое колено и тихонько посапывая, а она с трудом удерживалась, чтобы не захихикать от щекотки и боялась только одного: что он потребует «взлелеять свой росток». С некоторыми приемами сего «цветоводства» мадам Люцина в теории ознакомила Незабудку, но применять их на практике у ней нимало не было охоты. Но вдруг пан Флориан тяжело задышал и привскочил над Юлией.
— Ох, скорее, скорее! — с беспокойством прошептал он, выкатывая свои черные глаза и раскидывая ей ноги пошире. — Мой маленький капрал готов к штурму! Скорее открой ворота крепости, не то он опять опустит свой таран!
Юлия не смогла сдержать смеха, но тут же воспоминание о теле Зигмунта, слившемся с ее телом, вновь лишило ее сил. Она с готовностью приняла в себя мужскую плоть, однако… однако, лишь коснувшись ее, пан Флориан задрожал, заерзал, тихонько завыл — и стремительно изверг в Юлию свою похоть и свою слабость.
Через мгновение он скатился с нее, буркнув что-то, а может, довольно рыгнув, повернулся к ней спиной — и уснул так внезапно, будто умер, — и только громкое сопенье выдавало, что он вполне жив.
* * *
Юлия лежала на спине, все еще согнув колени, совершенно ошеломленная открывшейся ей истиной: оказывается, не все мужчины доставляют женщине наслаждение! Не могут? Не хотят? Не умеют? Значит, не все мужчины одинаковы в постели, не все такие, как Зигмунт, который старался не только для своего блага, но и для своей незримой любовницы. Может быть, он вообще единственный…
От этой мысли новая волна ненависти к Сокольскому захлестнула Юлию. Да как он смел осведомить Адама о случившемся?! Как он смел говорить о Юлии так, словно она — его вещь, его крепостная девка?! Как он смел неотвязно присутствовать в ее мыслях, вплоть до того, что даже сейчас ей чудится его насмешливый, пристальный взгляд?!
Она сердито повернула голову в ту сторону, откуда, как ей чудилось, исходил этот прилипчивый взгляд, — и чуть не вскрикнула, увидев Шимона Аскеназу, стоявшего в дверях и глазевшего на обнаженные тела Юлии и пана Флориана. При этом он отчаянно гримасничал, делал какие-то безумные жесты, и Юлия не тотчас поняла, что пан Шимон всего лишь просит ее выйти с ним из комнаты. Что, уже пора снова идти к гостям? Но почему в глазах Аскеназы такой ужас, будто перед ним лежат два дракона?
