В тёмном небе над крышами ангел летит
И во мраке он Бога зовёт.
Он мечом рассекает кромешную тьму,
Собирая небесную рать…
А как жить тут, я, братец, и сам не пойму,
И не знаю, как тут умирать.
Я не знаю, что делать с тобой и с собой.
Страшно русская ночь глубока!
Ночью белые крылья шумят над Москвой,
А к рассвету — в крови облака…
И ещё на каком-то клочке бумаги я написал: «Сергей, прости меня, ради Бога!» Так мы прощались друг с другом, и с Россией, и с Москвой. А, пожалуй, что и с самой жизнью нашей.
* * *
Мой покойный отчим отсидел в общей сложности 13 лет. Он был родом из Петропавловска-Казахстанского.
Ещё совсем молодым он попал в банду, которая грабила товарные поезда. Они как-то забирались в вагон и потом на ходу в удобный момент, выпрыгивали с товаром из вагона. За это он получил три года. Это были пятидесятые, и я много слышал от него о «сучьей войне», которая шла прямо у него на глазах. Воры в законе не признали тех своих, кто вернулся с фронта, потому что война, по их мнению, была та же работа, а воровской закон работать запрещал, где бы то ни было. Была ужасная резня. Об этом много у Шаламова.
Когда отчим, звали его Иван, освободился, он сразу уехал в Одессу и каким-то чудом сдал экзамены на биофак Университета. Сдал всё на отлично. И только после этого показал в Приёмной комиссии свои документы. Его вызвал ректор для серьёзного разговора, потому что он сдавал очень хорошо, и кто-то из профессуры им заинтересовался.
— Послушайте, вы мне можете дать честное слово, что не станете больше воровать никогда?
— Могу, — сказал Иван. — Даю честное слово.
И он сдержал слово. На втором курсе его арестовали за участие в издании и распространении студенческой неомарксистской газеты. Он получил шесть лет. Потом ему ещё добавили «лагерный срок» — четыре года за то, что он ударил зам. начальника лагеря по политработе, то есть самого грозного кума.
О моём отчиме можно написать не роман, а целую эпопею. Это он, например, передал на волю роман Синявского «Голос из хора». Интересно, как он выносил его за пределы зоны. Листки из папиросной бумаги заворачивали в целлофан и заталкивали ему в прямую кишку.
Когда уже в перестройку Синявский приехал в Москву, Иван побрился, протрезвился (он последние годы очень сильно пил) и сидел целый день у телефона.
— Сейчас он позвонит, — но Синявский не позвонил.
Вечером включили телевизор. Синявский давал интервью.
— Мишка, — сказал мне Иван. — Сбегай…
— Слышь, Вань, да может он ещё завтра позвонит.
