Так и случилось. И госпожа Фальк обняла Эвелину и поцеловала ее в щеку, а госпожа Гоман обняла Евгению, которую она встретила в столовой, где та задержала ее, чтобы узнать её мнение о новой меблировке. Но госпожа Гоман не хотела останавливаться у похожего на крепость дубового буфета времен Карла XII с японскими вазами, потому что она чувствовала себя уничтоженной; она обернулась к люстре, которую нашла слишком современной и к обеденному столу, который не подходил к стилю; кроме того, она нашла, что олеографиям нечего делать среди фамильных портретов, и затратила не мало времени на то, чтобы объяснить разницу между масляной картиной и олеографией. Госпожа Фальк задевала за все углы мебели, за которые только могла задеть, чтобы шуршанием своего нового бархатного платья обратить на себя внимание; но это не удалось ей. Она спросила, нравится ли госпоже Гоман новый брюссельский ковер в гостиной; госпожа Гоман нашла, что он слишком не гармонирует со шторами.
Присели к столу гостиной и тотчас уцепились за разные спасательные снаряды в роде фотографий, неудобочитаемых сборников стихотворений и тому подобное. Маленькая брошюрка попала подруге в руки; она была напечатана на розовой бумаге с золотым обрезом, и заглавие её гласило: «Оптовому торговцу Николаю Фальку в его сороковой день рождения».
— А, вот стихи, которые читались у вас на вечеринке. Кто же их написал?
— О, это талант. Хороший друг моего мужа. Его фамилия Нистрэм.
— Гм!.. Странно, что этого имени нигде не слышно! Такой талант! Но почему же его не было на вечеринке?
— Он, к сожалению, был болен, моя милая; и потому не мог прийти.
— Так! Но, милая Евгения, как грустно это происшествие с твоим шурином! Его дела весьма плохи!
— Не говори о нём; это позор и горе для всей семьи! Ужасно!
— Да, действительно, было очень неприятно, когда на вечеринке спрашивали о нём; я право краснела за тебя, моя милая Евгения.
— «Вот тебе за буфет времен Карла XII и за японские вазы, — подумала жена ревизора».
— За меня? О, пожалуйста; ты хочешь сказать, за моего мужа? — возразила госпожа Фальк.
— Да ведь это же всё равно, думается мне.
— Нет, нисколько! Я не ответственна за всяких негодяев, с которыми он в родстве!
— Ах, как жаль, что твои родители тоже заболели в день последней вечеринки. Как теперь здоровье твоего милого отца?
— Благодарю! Очень хорошо! Ты обо всех думаешь!
— Ах, надо думать не только о себе! Что он от рождения так болезнен — как мне называть его?
