Фельдмаршал готовился дать Наполеону решающее сражение, добить ослабевшего, израненного, но еще опасного зверя. Войти в его логово и там ознаменовать победу. Кутузов собирал свои силы в один кулак, соединял отряды и армии, приводил в воинский порядок ополчение. Приказал Давыдову сформировать из офицеров и рядовых его воинства полк или два гусар и улан. И направить в распоряжение Главной квартиры.
— Пусть они, Давыд, Париж посмотрят. С француженками помилуются. Сердца-то заржавели небось.
— Сердца, Михал Ларионыч, надеждой живы. Коль скоро избавим матушку Русь от супостата, так сердцам гусарским другая забота найдется.
— И то верно. Но вот скажи, что со Щербатовыми решать станем?
— Полагаю, Петра Алексеича в регулярное войско брать не годится. В летах уже князь, хоть и лих, да здоровьем заметно послабел. Что до меня, так я бы при своей партии его оставил. Уж больно до Парижа далеко.
— Оно так, да разлучать отца с сыном не хочется. К тому еще сказать: ведь взбеленится князь.
— Разгневается. — Давыдов вздохнул. — Только одно средство вижу: приказ. Старый воин приказа не ослушается.
— Быть по сему. Пока при тебе его оставлю, а там будет видно. Тебе, Давыд, время даю очистить землю нашу от дезертиров. Много их еще по ней ползает, урон от них и беспокойство. А после того — догоняй, Давыд, армию, будем в Париже шампанское пить.
При расставании с сыном старый князь крепился, слезу не уронил. Благословил и дал отеческий наказ. Алексей поцеловал ему руку, крепко обнял.
— Алешка! — спохватился князь. — Шпагу, что тебе в поход давал, сохранил? Оставь-ка мне ее, целее будет. Да кто знает, может нужда в ней пристанет.
Не показалась Алексею странной эта просьба, послал Волоха в обоз за шпагой. Тот вернулся скорой ногой, доложил, что отнес шпагу в палатку князя. Приблизился к Алексею, заговорил негромко, обдавая того щедрым винным духом:
— Так что, Алексей Петрович, не имейте сомнения, догляжу за вашим батюшкой пуще своего родного. И цел будет, и сыт, и пьян.
— Пьян — это уж верно. — Алексей усмехнулся. Расставаться было горько, но в заботе Волоха был уверен.
— Посошок-то на дорожку примете, Алексей Петрович? По обычаю?
— Не время, Волох. Выступаем.
— Ну, не беда. Я вам в погребец ваш кой-что положил. На дневке в самый раз будет приятно.
— Параше кланяйся.
— И ее пригляжу. — В голове колонны звонко просигналил горнист. — Ну, даст Бог, свидимся.
— Жив будь, Алешка, — прошептал старый князь.
Они с Волохом долго стояли на дороге, глядели вслед уходящей колонне. До тех пор, пока не скрыл ее густо поваливший снег.
