— Диспозиция, господин полковник, такова. Барский дом стоит в ложбиночке…
— Эк, несуразно как он дом-то постановил.
— Это не он, — объяснила Параша. — Дед его строил.
— Ну и дурак. Издавна барские дома на взгорках становили.
— А тут на взгорке церква стояла. Старый барин и рассудил: негоже, мол, человечьему жилью над Божьим домом возвышаться.
— Вон как! Знать, не дурак.
— Разрешите продолжить? — Буслай взял перо, стал черкать на обороте карты. — За домом — взгорок, вот здесь барский пруд. Охвачен в этой части плотиной.
— Это ты к чему?
— Сейчас объясню, господин полковник. Оружие ихнее с зарядами за домом спрятано…
— А чуть выше — плотина? — смекнул полковник. — Алешка, саперы у нас есть?
— Найдутся.
Выступили рано утром. Кони осторожно ступали по твердой траве, покрытой инеем. Позади колонны, замыкая, тарахтела бричка с двумя бочонками пороха, плотно накрытыми от сырости рядном. Алексей и Буслаев ехали рядом. Буслай был весел и беспечен. То напевал, то насвистывал.
— Знаешь, о чем думаю, поручик? Я думаю, как мы после войны жить будем?
Алексей поправил на плечах плащ, зябко поежился.
— Что ты молчишь, Алешка? Что ты не спрашиваешь? Я много об этом думаю. Знаю: теперь я совсем другой стал. Понимаешь? Что-то во мне зародилось новое. А старое, Алеша, как-то перевернулось. Черт! Не могу объяснить! Но будто у меня третий глаз во лбу раскрылся.
— Повзрослели мы. Многое повидали. Многое испытали. Многое поняли. Повзрослели…
— А может, постарели? Я Заруцкого о том же спросил. Знаешь, что он ответил?
— Откуда мне знать?
— Он так сказал, Алеша. «На войне я понял, что жизнь не только одна, но она еще коротка и неустойчива. Если останусь в строю, буду жить новой жизнью».
— Это как же? — Алексею стало интересно.
— Говорит: «В первую очередь закажу благодарственный молебен, а потом — во все тяжкие. Мало я пользовался жизненными дарами, буду восполнять. По всем стезям. Вино, цыгане, карты, женщины, театры»…
Алексею стало смешно и грустно. Даже нелепо как-то. Да для того ли дана человеку его бесценная жизнь? И он тут же подумал, что всего несколько месяцев назад он сам жил такой жизнью и не задавался трудными вопросами.
— Что ты молчишь, Алешка? — настаивал Буслай.
— Добавить нечего. А слова твои повторить нет нужды.
— Ты знаешь, — Буслай заговорил тихо, словно боялся, что его может услышать кто-нибудь еще кроме Алексея. — Я на войне совсем по-другому увидел наших солдат, крестьян. Особенно после Бородина. И озадачился. Ну, вот мы с тобой — дворяне, служилые люди, сражаться и умирать за Отечество наш долг. А они? За что сражаются и умирают эти люди? За свою нищету, за свое бесправие, за вековое рабство свое? Нет! Значит, за что-то высокое и светлое, что они чувствуют в своей простой душе. Но вот что? Нам не понять.
