— Батя, может, найдется две газетки? — попросил Игорь, снимая кофту. — Сделаю две панамки на головы. И будем разгуливать, как на побережье Черного моря, — и закатал до колен штанины.
У порога заскулил щенок — клюнула утка, отгоняя его от корытца с вяло плавающими в нем, в мутной воде, золотистыми карасиками.
Игорь плеснул в корытце свежей воды из ведра и поднял щенка с его мокрой кисточкой на голом брюшке. Кисточка щекотала ладонь. Погладил щенка, уговаривая:
— Не плачь, цуценька, ну не плачь! Ух она, какая зверюка! Вот полежи, погрейся на солнышке! — расстелил кофту на штабель старых досок, приготовленных для бани, и посадил щенка, удивляясь тому, как любят, понимают собаки человеческую ласку и просят ее.
— Вот квасок, холодный. Как бы не простудиться! Вот тебе, дед, махорка, — Онисья поставила в тень от досок двухлитровую банку с квасом и вытерла руки о свой желтенький безрукавый халатик. — Нести воды?
— Неси.
Скоро стены подросли вершка на три. Уже поставили коробку под дверь, и Игорь стал радоваться тому, что осталось пустяк и вот-вот можно будет отойти и полюбоваться на почти готовую баню. Сегодня же он повесит дверь, вставит оконную раму, а, может быть, еще успеет поднять стропила под крышу. А тетка Онисья сама станет заводить раствор и обмазывать стены.
Плечи и спину уже пощипывало от солнца. Игорь подумал о том, что пора бы уже съездить на озерко искупаться.
— Батя, искупаться не хочешь? Да брось ты свои одежки, солнце-то как палит! У меня вон уже ноги покраснели, а спина аж горит!
— Холодно что-то мне, Игорь. И хвори не чувствую, а холодно. Я уже и забыл, когда купался…
— Что ты, что ты, отец, купаться!? Вон охолонись из ведерка…
— Ладно, охолонусь… А ну-к, брысь отселя, — сказал он на жену и весело запел:
Ой, матаня, ты матаня,
Вся-т ты измоталася,
Посмотри-ко на себя,
Какая ты осталася…
Игорь рассмеялся и, повернувшись увидел их.
В легонькой синей кофточке и в обтягивающих спортивных трико, с хитро учесанной горкой волос на макушке, стояла Шурочка, за ней, помахивая капроновой фляжкой, нетерпеливо мялся заспанный Зюзин. У Зюзина ползли вверх и надменно гнулись брови.
Игорь, заметив какое-то ликование в лице Ефима, крепко вспыхнул, смешался и, разыскивая глазами брюки, наткнулся на ее удивленный взгляд и ляпнул:
— Ага… Проходите… Как это вы сюда забрели? — торопливо надернул брюки и снова пригласил: — Да проходите. Садитесь. Чего ж стоять-то…
— Доброе утро! — сказала Шурочка Петру Алексеевичу и Онисье.
