«Ишь ты, кораллы!.. Как будто эти кораллы помогут ему сейчас нацепить на трактор эту чертову стрелу и закрепить скребок, и вкалывать на ремонте первой печи, выгребая огненный шлак из шлаковиков. А что? И в этом есть что-то космическое! Гребешь такие алые куски, от них зной тропический. Надо же! Тропический! Как-будто ты был в этих самых тропиках! Ну не был. Ну и что? Не умер, ведь, а чем мыс Пицунда не тропики? Я, Юрка Королев, был там. Загорал. Валялся пузом на песке, пятками к морю. Во, житуха! На Камчатке был? Был. На Севере был — ловил рыбу. В Сибири был. С медведем здоровался. Кивнули друг другу. И разошлись. Правда, после этой встречи он, Юрка Королев, два дня и две ночи бегал в густой ельник. Подумаешь, живот — мелочи житейские..
«Деньги — мелочи жизни!» — говорил на Камчатке Клим Зайцев.
Зайцев был старше Юрки года на три. Он прикатил на Камчатку из Челябинска, думая, что на этом побережье деньги растут, как цветы. Наклонись легонько — и букет из деньжищ в руках.
— Видал я такую работу… — Зайцев кривил губы, — за копейки хлебать соленую воду…
В непогоду он не выходил с артелью. Лежал на кровати в сапогах, фуфайке и ловко, надоедливо бренчал на гитаре.
— А че мне, — говорит он, — осенью договор кончится и — аллюр два прыжка в Челябинск. Плевал я на такую деньгу — мелочь жизни. Приеду, корешу глаз выбью — напел мне про мешок денжищ, зараза… Сеструха у меня инженер. Мамке перед смертью дала обязательство — в люди меня вывести, пусть кормит.
— Туня ты! — вспыхивал Юрка. — Еще неделю полежишь, вовсе одрябнешь.
— Туня? А это что за зверь? — спрашивал Зайцев.
— Ту-не-ядец!
— А что, тоже титул, — и снова дергал струны. — Модный титул.
Цеплял на голову серую измызганную кепчонку — будто прикрывался ею от всех неприятных разговоров.
— Кретин ты! — все горячился Юрка. — Собрать бы вас таких по России да и отправить на Север — пасти белых медведей. Да чтоб сами себе жратву добывали… А здесь, что тебе — артель кормит… Ребята, может, выгоним его?
— Пропадет! — чуть подумав, говорил цепкий, маленький моторист Сашка Семушкин. — Договор кончится — сам укатит.
— Похлебки жалко, да? — вскакивал Зайцев. Ругался, пинал табуретки и убегал к морю.
Два дня работал остервенело, хватко. А после снова ложился на кровать, хмуро, тоскливо оглядывал потолок.
— Лежишь? — допытывался Юрка вечером, стягивая с себя мокрую спецовку, резиновые сапоги.
— Лежу.
— А он сало на бока наращивает. К зиме… — посмеивался Семушкин.
