Вместе с тем в деятельности дизайнера-графика присутствует и сочинительский аспект, аспект относительно вольного придумывания. Дизайнер-сочинитель развивает или привносит смысл, интерпретирует ту или иную идею. Работая над смыслом, он с разным успехом входит в область зрительных иносказаний (59).
Аспект оформления в более-менее чистом виде присущ дизайну книги, у которой есть большой предзаданный текст со своей дографической структурой и литературной формой. Здесь соотношение оформляемого к сочиняемому как правило в пользу первого: почти всё уже сочинено, собрано, составлено автором и редактором.
Второй аспект более существен, например, в дизайне плаката, сувенирного календаря, логотипа. Дизайнер не располагает готовым структурированным материалом. За логотипом и плакатом стоит всего лишь профиль деятельности какого-то заведения, какой-то распорядок, идейная установка, лозунг или всего-то одно малозначащее слово.
Конечно, деление на аспекты – условность. Хотя бы потому, что сочинитель и оформитель сходятся в одном лице, в лице обыкновенного дизайнера – профессионала-визуалиста. Оформитель, в руках которого смысловой материал, вторгается в область работы над самим смыслом: интерпретирует, модифицирует, сочиняет. А сочинитель смысла, придумыватель «ходов», изобразитель оттачивает графическую форму им же построенного визуального высказывания.
Отмечу одну частность. Дизайн шрифта устроен своеобразно: чистейшее формотворчество при высокой степени пред-заданности всё той же графической формы (и, строго говоря, при довольно эфемерной возможности для неповерхностных литературных аллюзий).
Однажды, в надежде приятно удивить одного дизайнера, я показал ему книгу, насыщенную формальными (типографическими) изобретениями. Реакция была холодной: «Но ведь это всего-навсего аранжировка», – кисло промолвил собеседник.
Да, именно аранжировка!
Русским дизайнерам свойственно недооценивать оформительский (формальный) аспект и, наоборот, переоценивать аспект придумывания, смыслового привнесения. Сказывается груз советской антиформалистической доктрины, давит труднооспоримое задание: добиться «соответствия зрительной формы содержанию оформляемого произведения» (60). На Западе развит культ откровенно хорошей формы, тогда как русский, пожалуй, вообще постесняется назвать форму хорошей, подразумевая относительность хорошего и плохого и опираясь на сомнительный тезис «главное – содержание».
Чтобы прочувствовать эту коллизию, достаточно побывать на «Золотой пчеле». Год от года всё более заметно, как стираются различия между
