Наконец, мы отвезли Сеппо на аэродром в Адлер. Буквально втащили его в самолет на Питер. Сеппо тяжело дышал и заводил глаза.
Когда он улетел, мы с Анютой побежали сдавать его номер. Зашли в небольшую комнату, смахивающую на тюремную камеру. В комнате стояли засиженный мухами стол, грубый табурет и ужасная койка… На столе лежал лист писчей бумаги, на котором Сеппо написал только два слова – Rakas Yoshiko. Это было прощальное письмо жене…
Лето, прекрасная погода, у меня – отличное настроение после победы на конкурсе и триумфа в Зальцбурге, моя студенческая жизнь не мешает профессиональной. Все чудесно! Конкурсная слава и заработанные деньги позволили мне купить огромную квартиру в доме на Суворовском бульваре (ныне Никитский). Центр, консерватория в двух шагах! Работай – не хочу. Второй рояль купил. Мечта!
И тут – звонок в дверь. Открываю. Два каких-то типа стоят у входа. Один худой, в костюме и без лица. У второго, старшего – заплывшая, как бы гноем, рожа, с отвисшим синим носом, он тоже без лица. Сколько на них не смотри, запомнить невозможно. Я таких мерзких лиц отродясь не видал. Потом, когда много их навидался, привык и стал даже в толпе на улице различать.
– Можно пройти?
Старший говорит: «Меня зовут Николай Иванович, а это Сережа, мы сотрудники госбезопасности. Нам надо с Вами побеседовать».
Показали удостоверения. «Николай Иванович» высыпал на стол из большого почтового конверта плотной бумаги кучу маленьких фотографий.
– Посмотрите, кого Вы здесь можете узнать?
Смотрю на ковер из маленьких, скверных фотографий. Начинаю кое-кого узнавать – Машу Сперанскую, переводчицу и славистку из Германии, Любу Хормут – известную продюсершу фирмы грамзаписи «Ариола-Евродиск», возлюбленную Давида Ойстраха. Узнаю на фотографиях и других людей, с которыми я общаюсь по работе и не по работе. В основном это иностранцы.
– Все эти люди шпионы, – говорит Николай Иванович, который впоследствии иногда становился Иваном Ивановичем. Замечаю, что он пьян и пьян сильно.
– Это опасная шпионская сеть, о которой мы с Вами должны серьезно поговорить, и Вам для этого надо будет завтра зайти к нам. На улицу Наташи Кочуевской в дом такой-то. Этот дом я в последствии назвал ступкой – там всем «неблагонадежным» дробили мозги и не только…
Ушли. Настроение у меня испортилось. Тогда я еще не понимал, что настроение у меня испортилось на всю оставшуюся советскую жизнь, что этой легкости, солнечности, восторга бытия я уже никогда тут больше не испытаю. Мое счастье длилось неполных три года.
