Внутри было просторно, свежо. Настоящих музейных экспонатов там не было. Стены были увешаны фотографическими портретами.
Мы с трудом узнали Толстого, Танеева. Висели на стенах и вырезанные из журналов картинки. Стали мы их разглядывать, смотрительница молча ходила за нами. Кого только они не понавешали там. Вот Гилельс – с разворота древнего «Огонька», и еще раз Гилельс, Власенко, Оборин, Зак, Софроницкий, Клиберн, Клиберн, Клиберн, целый иконостас. На дворе конец семидесятых, а тут сотня Клибернов, которого уже все давно, казалось, забыли. Нет, не забыли, все еще любят в народе солнечного американского мальчика. И тут меня как молнией ударило. Славы-то тут нет! Мы все стены обшарили – нет Славы! Глянул я на Рихтера – а он зеленый. И смотрительница-тетка смотрит на нас подозрительно-насмешливо. Слава как-то быстро интерес к музею потерял. Мы вышли вон. Тетка опять с насмешкой вдогонку каркнула: «Что, больше не будете смотреть? Закрывать?»
Слава улыбнулся самой гадкой своей улыбкой. Какой – можно на известной фотографии посмотреть: Рихтер вручает Клиберну золотую медаль победителя первого конкурса Чайковского. Уголок рта съезжает вниз, при закрытых напряженных губах, часть зубов в уголке рта обнажается. Как у осклабившегося пса. Этой же улыбкой можно насладиться на обложке тройного концерта Бетховена с Караяном, Ойстрахом и Ростроповичем. Ростропович заставил тогда Славу фотографироваться. А Рихтер был взбешен из-за того, что не репетировали, записали плохо, а также Караяном, который заявил, что репетиция – вздор, а самое главное – сфотографироваться.
И все же эти две улыбки не шли ни в какое сравнение с той, которую Рихтер послал смотрительнице музея Танеева. Он нес ее на лице как важный груз еще добрых полчаса, погруженный в тяжкие думы. На меня он не смотрел. А я гадал про себя, что теперь будет. Мы неслись как мотоциклы. Хотели поскорее оставить позади себя этот злосчастный музей.
Предатели! Повесили всех, кроме Рихтера! Гилельс, Клиберн, Оборин, Софроницкий, и ВЛАСЕНКО! Когда Дютьково скрылось из виду, утонуло в лощине, Слава повернул ко мне свою мощную голову.
– Андрей, как Вы думаете, она узнала?
Такого вопроса я не ожидал.
– Ум-м-м?
Это означало повторение вопроса в сильном раздражении. Я пожал плечами. Узнала или нет? Вроде узнала.
– А еще эт-тот!
Слава смотрит на меня, тяжело дыша, как спортсмен после стометровки.
– Эт-тот, эт-тот, кучеряввый, ч-ч-чево он им дался?!
