— Что теперь? — застыл с ложкой в руке Альберт.
— Он прокашлялся, что вчера переспал с моей женой и ему понравилось, — развернулся я к парочке, облокотившись на подоконник.
— И вы так спокойно об этом говорите? — опешила Белла.
— Я уже привык, — снова я качался на волнах ее синих зрачков.
— Черт, ну и семейка! Мама мне говорила, что вы со странностями, но я не предполагал, что… — начал рисовать что-то невнятное ложкой на скатерти Альберт, так и не закончив фразу. Будто он решил ее дописать.
— Некоторые отношения строятся на скандалах, некоторые разрушаются от идиллии. У вас какой вариант? — выкинуло меня очередной волной на берег ее декольте.
Супруги взглянули друг на друга недоверчиво, как будто им только что по громкой связи озвучили то, о чем они подумали.
— Даже не знаю, но с соседями мы точно не спим, — выронил из рук ложку Альберт.
— Зато слишком много кашляете, — рассмеялся я, а вслед за мной и Белла. Последним был Альберт. До него доходило медленно: он сидел дальше всех.
— То, что хозяин встал, не значит ли, что гостям пора уходить? — поправила блузку Белла.
— Не значит, хотя мне уже скоро на работу. Но у вас же есть ключи? — оторвался я от «окна», которое только что прикрыла Белла. Она поставила на стол пустую чашку, словно точку в моем непристойном предложении.
— Да, мы закроем сами, нам Фортуна все объяснила. — Альберт сооружал себе еще один бутерброд. Чем больше нравится женщина, тем сильнее неприязнь к ее спутнику. Желание отобрать, присвоить, хотя бы на время, велико, и надо уметь его гасить. Я умел.
— Ну, тогда я пойду, привет сокамерникам и всем тем, кто в пробирках, — оставил без внимания, без прощального взгляда замужнюю женщину, чтобы показаться как можно более независимым.
Голая жена сидела на кухне с сочным персиком в руке, сок стекал по ее багровым губам, по длинной шее, к высокой груди, пощипывая весной на сосках, а сытость не приходила. На полу валялись большие косточки. Другой рукой Фортуна брала их, шершавые и скользкие, они все время норовили ускользнуть. Она нажимала, те вылетали из пальцев, снарядами пытаясь пробить пуленепробиваемое стекло одиночества.
— Что ты творишь, Фортуна? — опешил я от такой панорамы.
— Плевать. Просто захотелось плевать косточками. Иногда так хочется делать что-нибудь нелогичное, нелепое, чтобы выбраться из дома, из дома быта. Есть шанс, что кто-то вспомнит о твоем существовании.
— Я же тебя люблю, — подошел и обнял ее голову, волосы пахли фруктами. Поцеловал их.
