Он ударил меня по голове, а затем изнасиловал? И это сделал раненый мальчик, не испугавшийся ножа в моей руке и едва державшийся на ногах?
11 октября, 98 год Междуцарствия
Анкрат. Высокий Замок. Мои комнаты
Сегодня в Голубом зале видела брата Глена. Я шла к нему на службу, но остановилась, увидев его в зале. Я рассматривала его руки: большие мясистые пальцы. Рассматривала их и думала о синяках на моем теле, постепенно из черных они превратились в желтые. Я пошла в кладовку и в который раз достала из сундука разорванное платье.
Кожа, кости и озорство — вот из чего сделан брат Гог. Монстр родился, монстр растет, и невозможно было бы отличить его от сына Адама, если бы не красно-черные крапины на его теле, темная бездна глаз, черные ногти на руках и ногах и острые выступы, начавшие расти вдоль позвоночника. Когда наблюдаешь за тем, как он бегает, играет и смеется, кажется, что он — расселина в мире, сквозь которую может прорваться огонь преисподней. В это свято веришь, видя, как он воспламеняется.
Я захватил трон моего дяди в четырнадцать лет, и сидеть на нем мне понравилось. К трону прилагался замок и сонм служанок, чтобы познать их достоинства, и дворянство, или, по крайней мере, то, что им считалось, чтобы его подавлять, и сокровища, чтобы их тратить. Первые три месяца я только этим и занимался.
Я проснулся мокрый от пота. Как правило, я просыпаюсь резко и со свежей головой, но сейчас я чувствовал себя так, будто тону.
«Слишком жарко…»
Я скатился с кровати и тяжело грохнулся на пол.
Дым.
Отдаленные крики.
Я подкрутил фитиль лампы. Дым шел из дверей, не просачивался под или над дверью, а проникал сквозь обгоревшее дерево и занавесом поднимался вверх.
«Черт…»
Я всегда боялся сгореть заживо. Можете назвать это моим слабым местом. Кто-то до смерти боится пауков. А я боюсь сгореть заживо. И пауков тоже боюсь.
— Гог! — завопил я.
Когда я лег спать, он остался в коридоре, примыкавшем к моей спальне. Я бросился, заходя сбоку, к двери. Меня обдало невыносимым жаром. Вариантов было несколько: умереть под дверью, или постараться протиснуться между обгоревшими досками, или, недолго думая, выпрыгнуть из окна с высоты девяносто футов.
Я схватил висевший на стене топор и прижался спиной к каменной стене. Боль раздирала легкие, и я не мог повернуться к дверям лицом. В таком положении махать топором — все равно что размахивать взрослым крепким мужчиной. Но обух делал свое дело, и наконец в обуглившихся досках образовался проем. И, словно я распахнул дверцу огромной раскаленной печи, в комнату с рокотом, выбрасывая оранжево-белые языки, ворвалось пламя. Вдруг пламя исчезло, будто его и вовсе не было, лишь чернели обгоревший пол и кровать.
