Мелькнула мысль (запоздалая предосторожность): лучше бы это сделал кто-то другой. Кто-то менее значительный. К моему счастью, лучники принца выбирали наиболее удачные места для прицела, и стрелы, выпущенные в меня, не достигли цели. Но один из моих дозорных, стоявший ярдов на десять ближе к ним, резко дернулся и упал на спину с торчащей под ключицей стрелой.
— Черт, — выругался Коддин.
Я мгновенно развернулся к нему. Что-то у подножия склона приковало его внимание, я не мог понять, что.
— У нас проблема? — спросил я.
Коддин поднял руку, его пальцы были алыми от крови. Я не сразу догадался, начал оглядывать его, искать рану.
— Осторожней. — Макин поддержал пошатнувшегося Коддина.
Наконец я увидел стрелу — темная на черной коже, прикрывавшей его живот.
— О, дьявол.
У раненного в живот нет шансов. Это всем известно. Даже если у него под кожаными доспехами шелковая одежда. Защитить рану от инфекции и безболезненно вытащить стрелу можно, если обернуть ее шелком. Но даже в этом случае раненные в живот не имеют шансов.
— Понесли, — сказал я.
Все молча посмотрели на меня. На короткое мгновение я увидел вельву с застывшей на иссохших губах насмешливой улыбкой, почувствовал на себе пронизывающий взгляд ее единственного глаза. «Даже у раненного в живот есть призрачная надежда», — прошамкала старуха. Весь день она наблюдала за мной.
— К черту все предсказания и пророчества! — Я сплюнул, ветер подхватил и унес мой плевок.
— Прости? — Макин вопросительно посмотрел на меня. Посмотрел даже Коддин.
— Позовите людей, пусть поднимут его и несут, — приказал я.
— Йорг… — начал Макин.
— Я останусь здесь, — произнес Коддин. — Вид здесь хороший.
Мне нравился Коддин с самой первой нашей встречи. Четыре года, проведенные вместе в Логове, еще больше привязали меня к нему. Я любил его за быстрый ум, прямодушие и смелость в момент, когда нужно было сделать трудный выбор. Но больше всего я любил его за то, что он любил меня.
— Оттуда вид еще лучше. — Я махнул рукой по склону вверх.
— Это меня убьет, Йорг. — Он смотрел мне прямо в глаза. И мне это не нравилось. Это рождало во мне странную боль. От раны в живот умирают медленно, рана начинает гноиться. Живот вздувается, человек обливается потом, кричит, затем умирает. И так дня два, возможно, четыре. Один из братьев умирал неделю, а может, и больше. Ни разу в жизни я не встречал человека, который бы показал мне шрам на животе и рассказал, как это было чертовски больно — вытаскивать стрелу из тела.
