— Перт, перемены, — сказала старуха. — Турисаз, Урус, сила. — Она отпихнула их в сторону, словно они мало что значили. Перевернула следующую. — Ваньо, радость. Перевернута. А эта — Кано, руна раскрытия.
Я поставил палец на Турисаз, и вельва резко, с шумом втянула в себя воздух, нахмурилась и попыталась оттолкнуть мою руку. Руна была холодной, рука старухи еще холоднее, кожа — тоньше бумаги. Она не называла руны на языке империи, но я знал старый язык севера по книгам Лундиста.
— Терновник, — сказал я.
Она хлопнула меня по руке, и я убрал ее. Старуха пальцами пробежала по рунам, пересчитывая. Она собрала руны и высыпала их в мешочек.
— Впереди тебя стрелы, — сказала она.
— Меня убьют?
— Ты будешь жить счастливо, если не сломаешь стрелу. — Она взяла флакон, и ее глаза уставились друг на друга. Старуха содрогнулась. — Открой свои ворота. — В другой руке у нее была руна Ваньо, будто она не прятала ее в мешочек. Радость. Она перевернула руну пустой стороной вверх. — Или не открывай.
— А что ты скажешь о Ферракайнде? — Стрелы меня не интересовали.
— О нем?! — Она сплюнула темный сгусток куда-то в шкуры. — Не ходи туда. Даже ты, Йорг, с твоим темным сердцем и пустой головой, должен знать это. Не приближайся к этому человеку. Он сожжет.
— Сколько камней у тебя в мешке, старуха? — спросил я. — Двадцать? Двадцать пять?
— Двадцать четыре, — ответила она и положила свою костлявую руку — пальцы все еще сочились кровью — на мешочек с рунами.
— Не много же у тебя слов, чтобы рассказать о жизни человека, — сказал я.
— Жизнь человека — простая штука, — ответила старуха.
Я почувствовал на себе ее руки, хотя в одной она держала флакон, а другая лежала на мешочке. Я чувствовал, как костлявые пальцы протыкали плоть и лезли внутрь, в пространство моей памяти.
— Нет, — сказал я. Я выпустил некромантию, ощутил ее кислотой в горле. Высушенные части тел у нас над головами закрутились, сухая лапка дернулась, черное ожерелье человеческих кишок начало потрескивать и извиваться, как змея.
— Ну как хочешь. — И снова старуха розовым языком облизала губы и отпустила меня.
— Зачем ты пришла сюда, Икатри? — спросил я, удивляясь, что вспомнил ее имя. Обычно человеческие имена не держались у меня в памяти. Возможно, потому, что они мало значили для меня.
Ее глаз посмотрел на меня так, будто она впервые меня видела.
— Когда я была молодой, молодой настолько, что ты, Йорг Анкрат, мог меня хотеть, о да, когда я была молодой, для меня бросили руны. Двадцать четыре слова недостаточно, чтобы рассказать жизнь женщины, особенно если одно из этих слов украдено мальчишкой, ожидая которого ей пришлось состариться. Я призвала тебя сюда, потому что мне это было предсказано очень давно, еще до того, как твоя бабушка появилась на свет.
