Приятно вбежать после отчаянного бега в жаркий летний день под серые и тёмные тени олешника. Олешник был единственным лесом нашей степной деревушки, почему производил на нас впечатление девственного бора. Его высокие кочки и переплетённые корни без труда переносили наше воображение прямо на лесистые берега Ориноко, которые атаман нам показывал на картинках «Живописного обозрения»; перепрыгивая с кочки на кочку над ржавыми мокрецами своего олешника, мы так же боялись оступиться на них, как боялись бы настоящего болота с аллигаторами. В олешнике было всегда темно и сыро, и мы подозревали, что его чащи наполнены логовищами волков, хотя, кажется, не было места, где мы не шныряли по нему.
Раз мы взаправду наткнулись на волка. Неохотно поднялся он с своей обмятой лёжки и в медленном раздумье удалился в лес, весьма недвусмысленно сверкая из-под ощетинившегося лба угрюмыми глазами на эту пёструю шайку шумливых зверков, нарушивших его пустынничество.
Во все же остальные странствования наши по бесконечным для нас дебрям олешника мы, к величайшей досаде своей, встречали только табунки жеребят, забиравшихся как в беседки в круглые полянки между ольхами, или счастливую семью свиней, только потому напоминавших собою крокодилов, что они наслаждались покоем летнего дня, зарывшись по горло в грязи и выставив на божий свет одни свои длинные рыла.
Хотя Ильюша никогда не упускал случая воспользоваться такою встречею и заставлял нас признавать в жеребятах Ивана Мелентьева диких мустангов, а в Арининых свиньях — бегемотов, однако при всём доверии к Ильюшиной изобретательности мы не вполне удовлетворялись дичью подобного рода. Невольно вспоминалось то жгучее чувство внезапно представшей опасности и тот захватывающий дух восторг своей собственной удалью, который ощущали мы, увидев настоящего, а не Ильюшина волка. Сколько было тогда рассказов и споров! В одну ночь создавались целые саги об этом волке и о нашей отваге; и тот, кто передавал их на другое утро, сам был уверен в их истине не менее всех своих слушателей.
Олешник шёл по берегам нашей степной речки ниже мельницы, провожая все её капризные низины, то подступая вплотную к ней ржавцами и болотцами, то оставляя над нею сухие холмистые берега, покрытые зелёною травою. Добраться до этих весёлых уединённых холмов сквозь тёмную чащу, болото и кочки, было для нас всегда великою радостью. Здесь росло несколько уцелевших дубков, и под тенью их, отражаясь вместе с ними и с бородатыми тростниками в чистых струях проворно бегущей речки, усаживались обыкновенно удалые странствователи позавтракать чёрным хлебом, унесённым из застольной, и только сбитыми в саду зелёными яблоками.
