Да и мы с тобой тоже так-сяк.
Тучка прячет колдовку-луну.
Опускается полночь на плечи.
Нам с тобою – далече, далече,
На две тысячи лье в глубину.
* * *
И было на земле смертельно тихо,
И первый человек чинил копьё.
И всюду Бог был и, как лис-марвихер*,
Все смыслы прятал в логи да репьё.
И было на земле новорождённо.
И первый человек не ведал слов.
Но стратосфера билась учащённо,
Когда мычал он между лопухов.
И было на земле росисто рано.
А первый человек уже страдал
От боли, соловьиного сопрано
И красоты, которой пах сандал.
___________
*Вор.
* * *
Ветер бродит-колобродит,
На детишек страх наводит:
Спать пора, ребята, чу:
Вот метель заносит дрожки,
Холодит чертятам рожки
И качает каланчу.
Домовым не спится тоже:
Их в трубе пурга тревожит,
Им ребята пятки жгут.
Эх, февральская позёмка,
Вей берёзку как тесёмку.
Вон с огнём идут.
Застели им очи тальком,
Снежным тальком, сыпким тальком,
Неповадно чтоб.
А огонь валится в хату
Снеговито, слеповато
И крестит свой лоб.
Хуртовинно на деревне.
На луне, как на царевне,
Полог белощёк.
Спят ребята, домовята,
Бог на землю сыплет вату,
И мычит телок.
Теги:
современная поэзия
Владимир Войнович. Трибунал. - М.: Эксмо, 2014. – 256 с. – 5000 экз.
У Владимира Войновича теперь есть интернет. Этот радостный вывод сделает читатель, знакомясь с новой книгой "Трибунал". Войнович знает всё-всё про петиции, блоги, актуальные новости и форумную активность. С форумов и из новостей можно почерпнуть много шуток. Писатель терпеливо почерпывает. Старательно пародирует. Немножко фильтрует. Не очень тщательно, ведь такова сама жизнь в её российском однообразном течении: неправый суд – народный бунт – пьянка со смешным иностранцем – отдать концы – шлите смс – поезд уплывает в Америку. Шутки по рублю кило, в лучших традициях нового рязановского кинематографа 90-х годов.
А ведь начинается всё всерьёз, строго по Кафке. Абсурдное судилище, пугающее бессмысленностью и бесповоротностью. Случайный человек, попавший в сети и бьющийся, что твоя бабочка. Мертвящий суконный язык делопроизводства. Корявые смеховые пируэты. Надобно быть человеком немецкой культуры, чтобы скрупулёзно довести этот процесс до логического завершения, чтобы у читателя ледяная оторопь не сходила ещё три дня. Надо быть Андреем Платоновым, чтобы читатель над котлованом скрючился и встал на коленки и разогнуться не мог[?]
Но у Войновича то, что закручивается как дела и ужасы Кафки, очень быстро начинает напоминать незабвенную книженцию Мариэтты Чудаковой «Дела и ужасы Жени Осинкиной». Так и ждёшь, что из-за поворота выедет генеральская «Волга» и умчит всех юных и внушающих надежду по бескрайней и унылой среднерусской лесостепи в сияющую даль (окей, раскроем карты: почти так оно и будет). Слог писательский начинает бодро пружинить шаг, на глазах превращаясь в подтянутого комсомольца. Вот как выражается молодой и перспективный Жорик, сожалеющий, что папа его – бесчестный чиновник: «Отец лишил возможности гордиться своей фамилией меня и всех Мешалкиных. А ведь на свете есть много хороших, и даже очень хороших, Мешалкиных. Которые честно работают, не воруют, не берут взяток, не состоят в Государственной думе. И что, они все теперь должны стыдиться своей фамилии? И мне придётся всю жизнь жить с этой фамилией».
