— Я тоже пойду, — сообщил он. Подумал и перекинул через подоконник ногу в черно-красной бархатной штанине. Это были американские штаны, Стаськин отец их получил где-то по товарному ордеру.
— Дверей на тебя нет? — прикрикнул я. Со Стаськой можно было не церемониться. Подумаешь, напялил заграничные шкеры, да лазит в чужие окна.
Стаська ногу не убрал, но и в комнату не полез. Так и остался верхом на подоконнике.
— Ну, пойдешь? — дернул бровями Пашка.
— Пойду. Пол вот подмету…
Я схватил жесткий березовый веник и начал добросовестно разгонять по углам пыль. Пашка сел на табуретку и послушно поднял ноги. Он сегодня вообще был какой-то не такой: почти не насмешничал, головастиком меня не обзывал.
Задумавшись, он по-прежнему сидел, поставив пятки на сиденье и уткнув подбородок в колени.
— Пашка… — сказал я. — Ты сегодня какой-то… тихий, что ли…
Он встряхнулся.
— Да не… это так… — Он посмотрел на меня серьезно и вдруг признался: — Мамка все утро опять ревела.
Быстрая теплая волна колыхнулась во мне от того, что Пашка заговорил со мной просто и доверчиво, как с равным. Но я не подал вида. И спросил солидно:
— Опять писем нет?
— Было письмо… А она все равно ревет. Видела сон, будто отец в колодец упал. Говорит, теперь убьют.
— Наша мама тоже сон видела, когда папке руку оторвало, — сказал Стасик.
— Ему и без руки можно работать, директором-то, — хмуро заметил Пашка. — А у нас отец столяр. Куда он, если оторвет…
— А с голубями что? Жарить будем? — спросил я, чтобы скорей отвлечь Пашку.
— Масло тогда надо, — сказал он. — У вас есть?
Я не знал. Кажется, кончилось.
— Мамка карточку на жиры продала. — объяснил Пашка. — Все равно не отоваривают.
— Лучше похлебку на костре сварим, — предложил я. — С укропом.
Мне вдруг очень захотелось попробовать мясную похлебку с укропом.
— Где его взять, укроп-то?
— За сараем растет, где в прошлом году огород был.
— У-у… — сказал Стасик. За сараем были могучие репьи. Конечно, Стасик жалел штаны.
Я хмыкнул. Потому что не боялся колючек.
Путь до мельницы был не близкий. Сначала мы шли по горячему от солнца деревянному мосту. Пашка плевался и подпрыгивал: доски обжигали его голые пятки. За мостом потянулись переулки заречной слободы. В канавах стояли кудлатые козы и лениво жевали желтые стебли «пастушьей сумки». Когда мы проходили мимо, козы переставали жевать и провожали нас печальными глазами.
Один из переулков привел нас к переезду с полосатым брусом на столбиках, с зеленым и красным фонарями. Мы нырнули под шлагбаум и зашагали по шпалам, на обращая внимания на сердитые крики худой старухи-стрелочницы.
