«Наверное, москвич! — безразлично подумал я. — И надо же было ему здесь оказаться? Сейчас о происшествии доложит в Москву, и начнется. Назначат „образцово-показательное“ расследование и посадят всем в назидание — по максимуму! А может, все-таки разберутся, что я не виноват, что другого выхода у меня просто не было, да и времени тоже?»
Нехорошими словами мысленно обругал начальника разведки, когда он зашел к комбригу на доклад. «Трус несчастный! Побоялся ответственности, а сейчас каблуками щелкает, в струнку вытягивается, что-то лопочет там. А какой вид подобострастный, да и черт с ним!»
Где-то в подсознании жила надежда на справедливое решение, но я не исключал худшего.
Потом меня увели в палатку. Выставили у входа вооруженного часового. Всю ночь я не спал, метался, словно зверь в клетке. Думал о своей жене, доченьке, матери, братьях. Все они меня с нетерпением ждут домой героем, гордятся моей службой здесь. Сейчас, наверное, тоже спят, и ни о чем не догадываются, и ничего еще не знают! Когда-то теперь увидимся? Да и увидимся ли вообще?
Утром меня снова привели к командиру. В ожидании судьбоносного для меня решения я стоял ни жив ни мертв. По лицу полковника Шатина видел, что сегодняшнюю ночь он не спал тоже.
— Вот что, — обратился он ко мне. — По законам военного времени Великой Отечественной войны ты поступил правильно, и в то бы время тебе за то, что ты вчера сделал, положена была даже награда. Но ты же понимаешь, что мы не на войне. — И он выразительно поглядел на меня.
О том, что мы юридически не на войне, хотя фактически вовсю уже воюем, мы слышали часто. В этом нас пытались убедить приезжающие из Москвы проверяющие. Докладывая такому о положении дел в батальоне, рассказывал ему о погибших и раненых подчиненных, а он недовольно поправлял меня:
— Да не в бою же. Что вы заладили — «бой да бой». О какой войне вы говорите, товарищ старший лейтенант? Вы докладывайте по существу, и ничего не нужно здесь выдумывать и сочинять.
Мы смотрели друг на друга, и мне не верилось, что полковник на самом деле не знает о том, что здесь творится. Может, косит под «ваньку-дурака» или просто добросовестно исполняет рекомендации вышестоящего руководства?
— В Афганистане не стреляют, здесь все спокойно и никакой войны нет. Вы неправильно говорите. Здесь идет плановая боевая и политическая подготовка.
И вот опять, почти эти же слова, но уже от комбрига: «Но мы же не на войне!»
Хотелось от бессилия стучать кулаками по столу и кричать: «Товарищ полковник, но вы же знаете, где мы находимся!» Меня трясло будто от холода. Что же он скажет?
