— Моему отцу, — ответил я.
Последний вечер мы провели в одном из берлинских отелей. Нас было трое: моя приятельница Маргарет, сотрудница нашего же управления, Билли и я. Мы сидели в ресторане и пили вино. Билли совсем опьянел, поднимался время от времени со стула и пытался что-то сказать, конечно же по-английски.
— Заткнись! — урезонивал я его каждый раз. Ведь его выступления могли вызвать лишь ненужные неприятности.
В его чемодане лежала форма немецкого лейтенанта флота, которая была ему выдана на время перехода.
— Я тебя больше никогда не увижу, — произнесла Маргарет.
— Чепуха, — возразил я.
— Дело твое безнадежное. Так говорят все в управлении.
— Им бы лучше держать язык за зубами!
Маргарет кивнула в сторону Билли:
— Я не доверяю ему ни на йоту. Вот увидишь, он тебя предаст.
— Я так не думаю, — возразил я.
— О чем она говорит? — спросил Билли.
— Закрой рот, — посоветовал я ему.
— Посмотри на его обезьяньи руки, — продолжила Маргарет, — и на его глаза. Он не может прямо посмотреть кому-либо в лицо. Ты никого не мог подобрать получше?! Ты — гордость всего управления?!
Мы продолжили пить вино. Нам становилось то весело, то грустно. Когда мы собрались уходить, в зале появился пьяненький руководитель районной группы НСДАП в своей униформе и заорал:
— Люди… люди, весь Лондон горит! Мы применили новое секретное оружие! Весь Лондон в огне! Ничего подобного мир еще не видел. — Осмотревшись вокруг, чинуша воскликнул: — Хайль Гитлер!
— Заткнись! — буркнул Билли. Это было все, что знал он по-немецки.
Чтобы не упасть, нацистский бонза ухватился за спинку стула.
— Нашему фюреру троекратное «зиг хайль»! — произнес он.
На это никто из сидевших в переполненном зале не отреагировал.
Тогда он, тыкая пальцем от стола к столу, рявкнул:
— После войны мы всех вас перевешаем. Все вы будете лежать в земле.
— Прекрасное прощание, — сказала мне Маргарет.
У нас было еще четыре часа времени, по истечении которых мы должны были расстаться. Боясь опоздать, мы все время посматривали на часы.
Маргарет выглядела как никогда восхитительной. На ней был узкий, облегающий фигуру костюм. Но она была бледной, что также шло ей. Мы не хотели говорить о моем задании, но невольно снова и снова возвращались к нему. Люди всегда думают о том, о чем им не хотелось бы думать.
Маргарет хотела проводить меня и посадить в субмарину. Но это было запрещено. И не только потому, что моя операция являлась секретной: подводники — народ суеверный.
