Никому еще не удавалось пройти ее безнаказанно…
* * *
После возвращения в каюту мне все же удалось уснуть. Но сон мой не был безмятежным: я, сам того не желая, вспоминал мельчайшие подробности своей последней агентурной поездки. Вспоминал, как по прибытии в Берлин доложился начальнику второго отдела главного управления Мюллеру. У него было розовое, почти круглое лицо, ухоженные руки, и от него пахло хорошим одеколоном. Разговор он начал, с трудом подыскивая слова:
— У меня тяжело на душе. Вероятность того, что вы пойдете на дно вместе с подводной лодкой, — девяносто процентов. С такой же долей уверенности можно сказать, что вас схватят при высадке на берег. Да и вероятность провала при выполнении задания ничуть не меньше. Прикиньте сами свои шансы: всего один на тысячу.
— Я это уже сделал, господин полковник, — произнес я.
— Я не буду в большой претензии, если вы возвратитесь с полдороги и доложите, что дело провалилось. Вы понимаете меня, Гимпель?
— Понимаю, и очень хорошо, господин полковник.
— Капитан Майер проводит вас до самого порта. Не знаю, что еще могу для вас сделать… Вся эта история — бред сумасшедшего, столь же безумная, как и сама война. Н-да…
Он пожал мне руку, отвернулся и стал смотреть в окно. Я вышел из кабинета. От руки пахло одеколоном. В моем распоряжении было еще шесть часов. От лица службы мне вручили бутылку настоящего виски…
На этом сон внезапно прервался. Было без четверти шесть — время подъема в тюрьме Атланты. Но ведь я был уже не там, а на борту «Италии». Еще не придя в себя, я был под впечатлением сна, и только через несколько минут до меня дошло, что я находился не в пути из Берлина в Нью-Йорк, а наоборот. Задание выполнено…
Я более не заключенный, так что можно не вставать: свободные люди в такую рань еще лежат в постели. Когда поднялся, попытался завязать галстук, но ничего не вышло. Пошел на завтрак с расстегнутым воротом рубашки. Вчерашняя дама ожидала меня. Красный цвет был, видимо, ее излюбленным.
На этот раз на ней было шерстяное платье. Как только я приблизился к ней, она протянула мне руку.
— Я вчера еще не знала, кто вы такой, — произнесла она. — Теперь знаю. Простите меня за глупые вопросы.
— Я рад, когда со мною говорят, — ответил я.
Я хотел бы рассказать ей откровенно о том, сколь беспомощным еще ощущаю себя, но подходящие слова не приходили мне на ум. Люди вокруг бесцеремонно меня разглядывали: газеты в погоне за сенсацией уже сделали свое дело, познакомив читателя с историей Гимпеля. Пока я находился в заключении, обо мне никто ничего не знал. А теперь — другое дело. У причалов нью-йоркского порта находилось сто пятьдесят американских репортеров. Правда, перехватить меня им не удалось. Тогда в ход пошли телеграммы со всех концов света с предложениями об интервью. У меня не было никакого опыта общения с газетами и издательствами. Мне хотелось покоя.
