— Вода! — подскочил к ней Рыжий. — Они же, якуты, колодцев не делают. Какие здесь колодцы — вечная мерзлота! А вот с осени, когда ещё река не сильно промерзла, напиливают вот так, кусками, лед. Здесь тебе и на чай, и на постирку! А вот что мне у них глянется — это булус — погреб, по-нашему, только ледяной. Там в любую жару, как зимой: положил убоину, рыбу — хоть сто лет будет лежать!
Лайка — хвост калачиком — выскочила невесть откуда и напустилась на гостей. Хозяйка с грозным окриком придержала пса, пропустила девчонок, а ушлого рыжего парня, нацелившегося сквозануть следом, отсекла, отпустив собаку.
— Ах ты, собаки кусок! — послышалось за спинами.
В избе, после снежной белезны, было слепко. Кошачьми глазами поблескивали тлеющие головешки в камельке. Да просачивалось подобие света в узкие, как бойницы, окна. Крючёчек-петелька, ближе надвинув очки, подошла к окну, потрогала. Развернулась с вытянутой ладошкой в полном недоумении.
Вместо стекла в окне был лед! Толстые пиленые куски льда стояли во всех оконных проемах. И ведь не таяли!
Женщина, звали ее Балыгей, что на русский лад означало, Пелагея, поняла, что приезжим непривычно в полутьме, зажгла свечку.
— Какая-то свечка гофрированная, — живо склонилась к светильнику Анна. — Из коровьего горла, что ли?
Балыгей раздула огонь, подложила поленья, причем не так, как в русскую печку, а стоймя. Крючочек-петелька заглядывала в открытую пасть комелька и удивлялась, выход сделан прямо, без колен. Она даже стала поучать Балыгей, рисуя в воздухе рукой изгибы, что у печи должны быть колена. Так теплее и дров меньше надо.
Потом с тем же требовательным изумлением стала притопывать по полу, обнаружив, что он земляной, не застеленный, лишь присыпан сверху соломой.
Балыгей виновато и очень уважительно кивала, при этом торопилась насыпать из кадки мелко накрошенный лед, поставить чайник на таган — тренога такая железная.
Агане нравилось всё: и не застеленный, как бы дышащий, земляной пол, и печь без колен, пылающая ярко, как костер, и бревенчатые стены, конопаченные мхом, и нары, будто лавки, кругом по всему дому, и хомут, висящий возле двери, и сложенная в углу сбруя. И копотная самодельная свеча: «жирник» — бычья гортань, залитая жиром, с фитильком из сухой скотской жилы. Ей даже казалось, что она здесь уже была, все это видела, и дрова подкладывала в печь, и накрывала на стол, желая угодить гостям.
Хозяйка опрометью выскочила, принесла с улицы, видимо, из юрты, что возле дома, здоровенного омуля. Поставила его на стол, как полено, и будто лучины, настрогала рыбьих полос — строганины. Посыпала ее крупной солью.
