— Самая что ни на есть чеченская погода, — перепрыгнув через огромную лужу, в сердцах выговорил Игнатьев.
— Простите? — не понял следователь.
— Туман опаснее темноты. Ночью слух делает для человека то, в чем отказывает ему зрение, а в туман оба главных органа самосохранения, глаз и ухо, одинаково бессильны и не могут предупредить человека об опасности. Горцы, в особенности чеченцы, в такую погоду умудряются угонять табуны лошадей даже у линейных казаков.
— Вот о такой дерзости басурман мне еще не приходилось слышать, — едва удерживая равновесие на переброшенной кем-то через яму доске, проговорил следователь.
— Поживете у нас еще — и не такое узнаете…
— Благодарю, конечно, но, признаться откровенно, очень хочется домой.
— Ох, простите, — отшутился Игнатьев, — совсем забыл, что вы не здешний.
— А вы не находите, Родион Спиридонович, что погода совсем даже не для салютаций?
— Это уж точно. Однако мы у цели.
На небольшой площадке собралась толпа. Никогда ранее город не знал ни салютов, ни фейерверков, и потому поглазеть на такое диво собралась масса народу: военные с женами, духовенство, купцы с семьями, мещане и простые крестьяне. На мокрых и скользких ветках сидела вездесущая ребятня. Два младших чина и один прапорщик с важным заговорщицким видом колдовали у большого железного обруча и нескольких мортир, почти отвесно направленных в небо. Еще два солдата с горящими факелами ожидали команды и опасливо поглядывали в сторону генерала, находившегося здесь же. Младший офицер подал команду, и огонь начал производить невиданные чудеса: серое небо осветили множественные блики, расходившиеся разноцветными фонтанами, которые медленно гасли, умирая у самой земли. Зажженный железный обруч крутился с немыслимой скоростью, разбрасывая по кругу снопы искр.
— Смотрите, Иван Авдеевич, вон еще одна, — по-мальчишески радостно кричал Игнатьев, указывая на выпущенную ракету.
— Да-да, вижу, — вторил ему Самоваров, стоя под ветками старого дуба, усыпанного стайкой детворы.
— А вон другая…
— Ага! Надо же, какая салютация, я, признаться, и в Петербурге такого праздника давно не видывал, — прокричал столичный гость и почувствовал, как в этот момент с головы слетел боливар и открытой всем ветрам лысине стало холодно. Головной убор валялся немного поодаль в грязной луже. Иван Авдеевич поднял его и с удивлением обнаружил в нем сквозное отверстие, куда легко проник его указательный палец. Следователь в растерянности огляделся.
