— «Я надеюсь на вас, Бражников и Буженинов, не подведите меня, не подкачайте, ребятушки! Вперёд, молодцы!» — разошёлся я.
Это вызвало бурный восторг Витальки и меня понесло:
— «Вперёд, архаровцы! Дави канадцев! Бросок, ещё бросок, го-ол! Слава России!» — выдал я фальцетом Инессы.
Мы уже свернули за угол к раздевалке, мы не видели, как сзади открылась дверь директорского кабинета…
— Инесса Михайловна! — раздался голос Антона Антоновича. — Что с вами, Инесса Михайловна?!..
Мы застыли на месте. Из-за угла показалось встревоженное лицо директора школы, он поискал кого-то поверх наших голов, потом заметил нас и всё понял.
— А, это опять вы, «выпить и закусить», — так он прозвал нас за наши фамилии. — Ну-ка, зайдите ко мне.
Деваться было некуда.
— Проходите, господа, из третьего «А», присаживайтесь, — сказал он нам в кабинете.
Мы сели.
Так это от вас столько шума, — сказал он, оглядев нас. — По какому случаю викторию празднуем?
— Нас Инесса Михална домой отпустила, — сказал Виталька.
— Вот как? Досрочно, так сказать, интересно. За что ж такая честь, разрешите полюбопытствовать.
Влипли по полной программе, даже страшно представить что будет когда всё откроется.
— Антон Антоныч, а можно не отвечать? — сказал я.
— Что-нибудь личное? — спросил он.
— Личное, — ответили мы.
— Ну что ж, коли личное, можно не отвечать. А вот, кто из вас голосом Инессы Михайловны верещал? Надеюсь вы понимаете, господа, что это уж никак не личное?
Я молча встал со стула.
— Буженинов. Понятно. А ну-ка, скажи ещё что-нибудь её голосом. Не бойся, не бойся.
— «Простите меня, Антон Антоныч, я больше не буду», — сказал я голосом Инессы.
— Удивительно похоже, — он прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
— Он любыми голосами может, — сказал Виталька, — и как старая телега скрипит, и как двери хлопают, и как железо на крыше грохает, когда по ней бегаешь…
— В самом деле? — оживился Антон Антонович, — Тогда, просим, просим.
Он уселся поудобнее в кресло и приготовился слушать. Мне было всё равно что показывать голосом, тем более, что это доставляло мне удовольствие, лишь бы он не допытывался как и почему нас отпустили с уроков, — он может обо всём догадаться, и тогда мои неприятности дотянутся до больницы, до папы, до его больного сердца. Я прошелестел осенним лесом, хрупал морозным снегом, тинькал синицей…
— А движком от «КАМАЗа» можешь?
Я натужно взревел оборотами, и пошёл на обгон зазевавшегося «Москвичонка»…
— А что ещё?
— Могу голосом Пушкина: «Начал я писать с 13-ти летнего возраста и печатать почти с того же времени. Многое желал бы я уничтожить»…
