– И никого не арестуют?
– Направим, что есть, в королевскую конную, они зафиксируют. Вам честно сказать? Больше тут ничего не сделаешь.
Сержант Бризбуа наблюдал за Лориным лицом. Заговорил мягко.
– Никого, – сказал он, – не арестуют.
41
После ливней в Лагосе парит. В такие ночи к коже липнет даже шелк.
Кладбищенская улица четко прорезает континентальную часть Лагоса. К югу от автострады Бадагри, мимо Дворца Королей и мечети, резко сворачивает, рассекает переулки и вновь впадает в автостраду. Отрезая тем самым внушительный кус земли: на одном конце интернет-кафе Фестак-тауна, на другом – мосты Лагосской лагуны.
Все надгробия, какие еще стояли вдоль Кладбищенской, давно потерялись, попрятались за хаосом бензоколонок и пристройками к многоэтажкам. Но если знать, куда смотреть, – мимо детского сада Айоделе, где улица вдруг сворачивает, но до пересечения с Одофин – увидишь высокую стену и кованые ворота. Эту глыбу побеленного бетона с мавзолейными вратами легко принять за вход на то самое кладбище. Ан нет. Это ворота Международного делового экспортного клуба, хоть он и не обозначен как таковой. Да и вообще никак не обозначен.
Уинстон подождал, пока худой человек с глазами как болото позвонит, затем повернулся к камерам слежения.
Щелкнули кулачки – открыто. А внутри – сюрприз. Открытый двор, криво уставленный дорогими авто – усеяны каплями, отполированы до блеска, застыли в собственных отражениях. Даже в тисках сиплого страха Уинстон созерцал эту величественную автовыставку с неким даже почтением. «Ауди», «бенц», «кадиллак», «роллс»; названия марок на языке – точно сласти медовые.
Сюрприз за сюрпризом. За этим двором – другая дверь, тяжелее первой, а за ней – еще один двор. Высокие стены, ни одного окна. Брусчатка в подпалинах, тяжкая, спертая духота.
В дальней стене еще одна дверь, а за ней термитник, лабиринт смежных комнат – смежных, собственно говоря, зданий, где коридоры и повороты весьма нестройны. Худой, однако, сочился по ним с исключительной грацией. До конца коридора, поворот в следующий. В комнатах предметы искусства, африканского и не только, а в одной приемной Уинстона равнодушно, на грани презрения, томно прикрыв веки, смерили взглядом две женщины. Он им кивнул – ответа не последовало. Не моргнули даже.
Где-то – кашель. Они вошли в коридор, облицованный зеркалами, приблизились к последней двери – кашель громче. А затем – запах ментолового бальзама и что-то приторное, как перезрелые фрукты или кровь в гортани.
