Я очень нервничала и робела. Мое восхищение Игреком мешало мне объективно судить о нем, я чувствовала себя посвященной во внутренний мир настоящего гения и боялась испортить наши отношения. Уверена, что Игрек это почувствовал и реагировал на мой вопрос очень живо.
— Что вас интересует? — спросил он. — Как я могу помочь вам понять это?
Я сказала то, что на моем месте сказал бы любой другой человек. Что я не вижу, чтобы он узнал что-то важное о людях, за которыми наблюдал. Что все это больше смахивает на подглядывание, на то, как это делают подростки и на злоупотребление своей властью над людьми. Что тайное накачивание человека наркотиками, по меньшей мере, аморально, если не преступно. Но чем бы эта история ни закончилась, я просила его объяснить, почему он решил, что лучший способ воспользоваться своей способностью делаться невидимым — это наблюдать за случайно выбранной женщиной, которая курит марихуану у себя в квартире. Меня не столько интересовало вмешательство Игрека в жизнь Валери, сколько его истинные намерения. Я даже подозревала, что у него вообще не было никаких «намерений». Так я ему и заявила.
Он долго смотрел на меня. Потом снисходительно улыбнулся, будто хотел спросить: «Значит, вы все-таки не понимаете, да?» Но я поверила тому, что он затем сказал, во всяком случае, тогда.
— А для чего, собственно, существует наука? — начал Игрек. (И как я могла поверить в эту помпезную риторику? Этого я себе никогда не прощу!) — Зачем люди создают телескопы, отправляются на Луну, изобретают лазерный луч, способный резать бриллианты, как масло? Чтобы сделать нашу жизнь лучше? Отчасти. Это бросающееся в глаза, поверхностное и второстепенное оправдание всех технических наук. Мы изучаем диэлектрический нагрев и неионизированную радиацию для того, чтобы создать печи, которые за две минуты готовят… попкорн! Мы постигаем принцип внутреннего сгорания, чтобы за шестьдесят минут покрывать расстояние в шестьдесят миль. Мы исследуем Т-клетки, чтобы наркоманы и гомосексуалисты не умирали в двадцать — тридцать лет. В целом получается, что гении исследуют сложные проблемы, чтобы облегчить жизнь людям среднего интеллекта, ниже среднего и даже умственно отсталым. Поговорите со школьным учителем физики, и, скорее всего, он так и скажет. Большинство людей считают, что наука дает нам то, чем мы пользуемся. Но это ошибочное мнение. Если следовать этой логике, то наука должна улучшать мир, а ведь он вовсе не становится лучше. Когда игроки заключают пари и никто не выигрывает, это называется «ничья». Так вот, спор науки с жизнью всегда заканчивается ничьей.
