Только теперь и Алексей, вспомнив, как выглядел Цуриков в Уральске и потом, в первые училищные дни, заметил с удивлением, что он и впрямь изменился. Не стало прежней сутулости, и гимнастерка заправлена была в старательную оборочку, и весь он выглядел молодцевато, подтянуто, сравнявшись своей солдатской выправкой с остальными.
Из будки КПП в эти воскресные дни можно было и насмотреться и наслушаться всего. Навестить курсантов приезжали родственники отовсюду — из Голодной степи, Чирчика, даже из Ленинабада и Бухары. А семья Мамраимова — отец, жена, ребятишки — в один из дней заявилась из своего горного кишлака на трех ишаках. Алексей сам побежал разыскивать друга.
— Рустам, быстро на выход! Там к тебе целый кавалерийский эскадрон прибыл.
Мамраимов брился, смахнув со щек мыльную пену, вскочил.
— О аллах, спасибо, что не оставляешь своею милостью и политсостав. Теперь, Алеша, и мы покурим. — На ходу натягивая гимнастерку, он устремился к двери.
Смотреть на эти короткие воскресные встречи было занятно, и ничего схожего с завистью Алексей не испытывал. Слишком тягостный осадок, нет, даже не осадок, а мрачные пласты отягощали душу, лишь стоило вспомнить ту, которую он когда-то любил. Сейчас все это хотелось забыть, навсегда забыть, не упоминать даже мысленно ее имя. Все, пожалуй, мог бы простить, но лицемерие в любви, ложь?.. Это не прощается… И хорошо, что разрыв их произошел до войны, что его не ждет удар в спину… А Цурикова, видно, и до сих пор влюблена в своего доцента… Как засияли глаза! И жена Мамраимова тоже защебетала нечто такое, соловьиное, нежное, что понятно даже тому, кто ни бельмеса не понимает по-узбекски… Стоп, Алексей, вот, кажется, ты уже позавидовал!.. Он отвернулся, стал смотреть в другую сторону…
В неприятную обязанность дежурного входило не допускать у КПП толкучки, следить за тем, чтобы не собирались зеваки или же бабки, подторговывающие разным незамысловатым товаром — семечками, орехами, урюком. Но сейчас здесь не было никого, кроме какой-то одинокой женщины, которая стояла поодаль от проходной, явно робея, не решаясь подойти поближе. Зябнущая на холодном мартовском ветру в своем легоньком, нездешнего покрой пальтишке, она, однако, была с пустыми руками. Ждала? Кого? Вот она остановила одного курсанта, что-то спросила, тот отрицательно качнул головой; остановила другого — и тоже, видимо, напрасно. Алексей не выдержал и, поправив красную повязку на рукаве, шагнул с крыльца, направился к ней.
