Когда пришли во второй взвод, весть о том, что появились снайперы, тут же облетела все землянки и ячейки. Вышел лейтенант Нелюбин.
— Здорово, сосед. — При своем невеликом росте Кондратий Герасимович стоял, лишь слегка втянув в плечи голову, и то, должно быть, по солдатской окопной привычке — хоть и тихо с обеих сторон, а от противника все же добра не жди. — Слыхал я, ты ночью с полувзводом к проволоке бегал?
— Бегал. Семерых там оставил.
— Ну а мы тут вот Иванка встречали с той стороны. Лейтенанта ихнего вытаскивали. Кровью изошел. Так что не спали и мы.
— Рассказывай, Кондратий Герасимович, где твоих орлов снайпер положил?
— Двоих возле ручья. Колодчик там есть. Родник. Славяне, кто тут до нас стоял, камнем его обложили. Говорят, святой источник когда-то был. Люди к нему со всей округи приходили. Вот возле него ребят моих и подкараулил тот гад. И где он прячется? У меня тут тоже один стрелок есть. Из сибиряков. Так я ему приказ давал — покараулить. Ничего не заметил. А третьего прямо тут, вон в той ячейке. И бьет, гад, до того точно! Ну прямо на верстаке строгает!
Воронцов передвинул на колено планшет, достал блокнот и карандаш.
— Нарисуй-ка, Кондратий Герасимович, как лежали двое возле родника и куда попал он третьему, в ячейке.
По схеме получалось так, что все три пули прилетели со стороны водокачки.
— В соседней роте, слева, тоже есть убитые. Тоже трое. — Воронцов убрал под маскировочную накидку планшет. — Огонь ведет по флангам. Грамотно. И — нежадно. В нем есть очень ценное качество, даже для опытного снайпера, — чувство меры.
— Но твоего тоже не пожалел. — Нелюбин достал кисет, начал свертывать самокрутку. Обминал бумажку, сыпал табак, завертывал, а сам все посматривал насмешливым взглядом на Иванка.
Тот не выдержал и сказал:
— Дядя Кондрат, дай-ка дернуть?
— А ты что, Иванок, закурил? Ты ж разведчик!
— Ну и что? — пожал плечами Иванок.
— А то. Во-первых, разведчики не курят. Чтобы не кашлять. Во-вторых, если курят, то не свои, а немецкие. В-третьих, тебе сейчас нельзя. Ты сейчас на нейтралку поползешь. Накуришься — пахнуть за версту будет, и немец сразу унюхает. Махорка-то у меня — лихая.
— Да ну тебя, дядя Кондрат.
Посмеялись. Иванок уже привык к тому, что старшие дядьки над ним всегда любили пошутить. Они в нем видели сына или младшего брата. Тут уж ничего не поделаешь. Оставалось только привыкнуть да самому посмеиваться. Есть надежда, что тогда скорее отстанут.
— Письма-то от матери получаешь? — поинтересовался Нелюбин.
