— Не надо об этом, — сухо сказала Прасковья Егоровна… — Таня заболела. И парта их теперь пустая… Пойду я. До свиданья.
Прохор выбрался из чулана, где пахло кислым тестом и подгоревшими шкварками.
— Дед.
— Чего тебе? — сердито спросил Игнат.
— А им, чай, и поесть нечего?
— Какая ужо там у них еда, — старик махнул рукой.
— Медку бы им горлачик да сметанки. — Прошка выжидающе посмотрел на деда.
— Известно, медку бы да сметанки, — согласился дед. — Да, чай, под семью замками все схоронено у нее. — Дед теперь никак не называл свою жену.
— Если позволишь, все достану. Думаешь, это коты сметану-то воровали?
Прошка угнулся, ожидая взбучки за признание, а дед вдруг дружески толкнул его в бок и впервые за долгое время засмеялся.
* * *
Спать в деревне ложились рано. С керосином трудно. И потом, только во сне люди забывали войну, горе, нужду, усталость. Сон — сладкий избавитель. Но не всем спалось. По ночам неслышно плакали матери, жены. Вели долгие, откровенные беседы с темнотою старики. Для некоторых каждая ночь была пыткой. Такие ждали рассвета, чтобы забыться в изнурительной деревенской работе. Этим людям уже некого было ждать с войны…
Бабка Груня спала хорошо. Она верила: бог защитит на войне всех пятерых ее сыновей. Старуха рано ужинала одна в своем чулане, где стряпала, и уходила спать в горенку. Бабка Груня любила прохладу и чистый воздух.
— Зря керосин не пали, — уходя спать, приказала и в этот раз она Прошке.
— Ладно, — буркнул он.
В дверях старуха остановилась и спросила:
— Чего учительша приходила? А?
Прошка хотел пугнуть бабку штрафом: вроде бы, будут брать штраф за то, что он в школу не ходит. Но, подумав, пошел на хитрость.
— Какая учительша? — И сделал вид, будто ничего не знает о приходе Прасковьи Егоровны. Даже испугался для пущей важности: — Без меня, видать, приходила. На горку бегал, у деда спроси.
Но у мужа бабка Груня ничего спрашивать не стала. Заворчала и ушла спать в горенку.
Прохор быстро собрал поужинать. Но есть не хотелось ни ему, ни деду.
* * *
Бабка Груня пекла огромные заварные хлебы. Муки у Берестняковых хватало. Хлебы выходили высокие, круглые, с толстой глянцевитой горбушкой. Начатой ковриги Прошка не нашел. Тогда он отрезал добрую половину непочатой ковриги и шепнул деду:
— Я и хлеба ломотик захвачу. Ладно?
— Шныроватый малый! Хлеб — первая еда. Идешь?
— Иду.
— Задами прошмыгни. Хлеб в сумку положи.
Берестняков вышел на огород. Тайным лазом выбрался с огорода и ходко пошел задами к Марьиной усадьбе… Взмок. Возле Марьюшкиного дома остановился поостынуть. Воздух был острый, щекотал ноздри. Пахло снегом и почему-то свежей осиновой корой.
