Ни я, ни Санчо в армию не попали: дядя Гриша с чувством, кажется, облегчения, благодарности за наше решение (мы в какой-то мере компенсировали ему уход на службу родного племянника) предпринял все необходимые действия. Оставалось лишь расплатиться – не с дядей Гришей, разумеется! – но деньги по тем временам были невеликие, и наши родители вполне смогли их поднять.
«Знаешь, какая случилась парадоксальная вещь? – спросил меня пьяный, но вполне соображающий Санчо, когда мы курили на балконе Костиной квартиры во время вечеринки по случаю возвращения из армии нашего друга. – Он отживел». «О чем это вы?» – спросил Костик, входя на балкон. Мы повернулись к нему; мне показалось, что он совершенно трезв. «Вот Санчо считает, что ты отживел», – сказал я с глупым смешком. «Это правда, – сказал Костик, подумав. – По одной простой причине: от нелюдей я вернулся к людям».
Было и еще кое-что. Не мгновенно, но та тонкая хрустальная преграда, возникшая между нами и Костей после смерти его отца, постепенно истончилась и наконец разлетелась с тонким мелодичным звоном. Мы снова были Три мушкетера, а не Два и Один.
В институт он поступать не стал, а пошел работать в школу, где мы когда-то учились, – преподавателем труда. Этот поступок вызвал у нас с Санчо сдержанное недоумение, но мы решили посмотреть, к чему это приведет: помимо знания предмета нужно ведь обладать педагогическими способностями. Уже к весне следующего года выяснилось, что массовые прогулы мальчиками уроков труда прекратились. Кроме того, Костик начал интересоваться проблемами хозяйствования и охраны.
«Необходимо закупить новые парты и стулья для младших классов, – горячился он. – Обнести школу забором и оборудовать хотя бы несколькими камерами слежения, тогда местные алкаши и хулиганье перестанут лазить в школу, гадить у дверей учительской и воровать все, что попадется под руку. Деньги у школы есть, я узнавал. Только нужно этим заниматься! А нашему завхозу, Евсеичу, лишь бы глаза залить...»
«О! – оживился Санчо. – Ну надо же! Жив, курилка?»
«Вот такой – проспиртованный – он еще сто лет протянет. Я собираюсь пойти к директору и поговорить с ним на предмет передачи всех хозяйственных вопросов в мое ведение. Евсеич на пенсию, конечно, не захочет, да и не собираюсь я его трогать, пусть работает. Только пусть не мешает делать дело».
«Брось, старик, – сказал я. – Тебе не дадут. Странно, что ты не понимаешь: они все, и в том числе директор, видят в тебе того Костика, который учился у них совсем недавно. Тебе сколько – двадцать три? Веди труд и не парься!»
