«В настоящий момент наш престиж в Европе находится на очень низком уровне, – продолжил премьер. – Единственный способ восстановить нашу репутацию – это показать всему миру, что Германия не смогла нас победить. Если после двух или трех месяцев борьбы мы по-прежнему останемся непобежденными, наш престиж обязательно возрастет. Но даже если над нами одержат вверх, мы все равно будем находиться в лучшем положении, нежели чем отказавшись продолжать войну. Поэтому давайте не будем волочиться вниз за Францией и свернем с этого скользкого пути».
Вместо того чтобы приободрить, выступление Черчилля произвело на собравшихся обратный эффект. Чемберлен, к примеру, изменил свою позицию, решив разделить точку зрения министра иностранных дел. Подхватив эстафету, Галифакс заметил, что, если «существует возможность достичь соглашения, которое не навредит нашим фундаментальным ценностям», тогда он «сомневается в том, что сможет принять точку зрения премьер-министра».
– Мне кажется, – парировал Черчилль, – ситуация, ради которой сегодня собрался военный кабинет, и без того очень сложная, чтобы обсуждать воображаемые вопросы, которые, возможно, никогда и не возникнут. Если герр Гитлер готов восстановить немецкие колонии, это один вопрос. Но это очень маловероятно [292] .
После завершения заседания Галифакс сказал сэру Александру Кадогану:
– Я больше не могу работать с Уинстоном!
– Чушь! – ответил сэр Кадоган. – Его фанфаронство, возможно, надоело вам так же, как мне. Только не поддавайтесь эмоциям и не совершайте глупых поступков [293] .
Вечером Галифакс записал в своем дневнике:
«У нас прошли очень путаные обсуждения, касающиеся привлечения Италии и вопросов общей политики в случае резкого ухудшения ситуации во Франции. Мне кажется, Уинстон говорил настоящую чепуху, как, впрочем, и Гринвуд. Я терпел это некоторое время, а потом сказал все, что я о них думаю, и добавил – если это действительно ваши взгляды, тогда наши пути должны разойтись. Уинстон тут же смягчил тон. Когда я повторил то же самое во время нашей прогулки в саду, он начал извиняться и был сама любезность» [294] . Этот инцидент в саду стал, по словам Ройя Дженкинса, «отчаянной и весьма успешной попыткой Черчилля без каких-либо конкретных заявлений, переубедить Галифакса» [295] .
27 мая страсти действительно достигли предела, и Черчиллю пришлось прибегать даже к такому нетривиальному способу, как уговор, чтобы удержать военный кабинет от сползания в пропасть.
