Разговор прервался, Сергей выбежал во двор, открыл ворота, в которые медленно протиснулся широкий фордан главбуха, женщины высокой на высоких каблуках с черной сумочкой, прижатой к груди, и с гордой походкой, чем-то отдаленно напоминающей ход осетров в большом аквариуме какого-нибудь супермаркета, расположенного не так далеко от центра столицы.
– Здрасьте! – улыбнулась она не артистично, скупо, почти лениво, но лучше бы она по-рыбьи промолчала – кому какой прок с такой улыбки? И потом, зачем вообще главбуху улыбаться, совсем это не по ее должности, и курса такого, обучающего главбухов улыбаться с разными людьми по-разному, ни в одном бухинституте нет. Не продавщица какая-нибудь за витриной, в самом деле.
– Ваши ключи уже взяли! – с готовой на все случаи жизни дежурной улыбкой Бакулин проводил ее странно меняющимся по мере продвижения слева направо взглядом. Сначала глаза Федора Ивановича, мужика еще хоть куда, были предупредительно вежливы, затем, когда она еще могла бросить косой взгляд на него, они осторожно, чисто по-кошачьи, дотрагивались до ее гибкой фигуры, а уж когда она нажала кнопку лифта, казалось, готовы были проглотить всю главбухшу разом вместе с ее драгоценными серьгами, кольцами, перстнями и сумочкой или уж хотя бы бросить все это богатство на богатую, лучше всего ее же, главбуха, кровать… ну и так далее, как говорится.
В своем желании, однако, начальник охраны далеко не уходил от главных своих обязанностей. Он мог быть очень чутким человеком. Служба требовала этого. Еще лифт для главбуха не спустился на первый этаж, еще можно было глотать ее глазами и глотать, и слюнки глотать свои, вздыхая, а уж чуткий Федор Иванович услышал мягкие шаги Сергея по ковровой дорожке и шумно шелестнул очередной страницей. Главбух главбухом, а дело есть дело.
– Воронков, это твое художество? – спросил он по-военному строго, громко и деловито в тот самый миг, когда двери лифта приветливо для главбуха распахнулись.
– У меня что, уже и имени нет? – Сергей удивленно пожал плечами и с громким щелканьем стал разминать кисти рук.
– Не знаю, что у тебя есть, а чего нет, – уже не так громко признался Бакулин и, не теряя в строгости, показал рукой на страницу журнала для текущих дел. – Это твои каракули?
На правой странице одного из разворотов был по-детски нарисован головастый человек, опутанный множеством овальных линий, а рядом с ним пестрели совсем уж непонятные для замполита крючки, знаки, буквы, цифры. Что-то далекое, давно забытое могли напомнить они Бакулину. Но не напомнили. Сельскую школу он давно не вспоминал, будто бы обиделся на нее за что-то.
