— А мы сумерничаем,— будто оправдываясь, сказал папа, когда я вошла.— Иди к нам. Так очень уютно.
Я подсела к ним. Папа положил мне руку на плечо. Вторая лежала на плече у Тони. Мы молчали.
Вот тогда я и подумала: «Без меня они не молчали. Я помешала им, перебила. При мне им не о чем говорить».
— А я билеты взяла на концерт,— вспомнила вдруг Тоня.— Ты любишь симфоническую музыку, Рута?
— Конечно, любит. Раньше мы часто ходили…
И папа и Тоня изо всех сил старались, чтоб и мне захотелось посумерничать. Но я думала об одном: вдвоем им было лучше. Потом Тоня спохватилась, что мне надо делать уроки, что я, наверно, проголодалась. Она вскочила, зажгла свет и убежала на кухню. И папа ушел за нею следом, хотя раньше он терпеть не мог бывать на кухне.
Я взялась за уроки. Но, прислушиваясь к их оживленным голосам, думала, что даже там, на кухне, вдвоем им лучше, чем здесь, когда нас трое.
Лишней я себя почувствовала и на концерте. Наверно, я не очень понимаю музыку. Вместо того, чтобы слушать ее, я люблю наблюдать за соседями.
Вот мой сосед справа. Совсем седой старик. Закрыв глаза, чуть-чуть качает он головой в такт музыке. О чем он думает? Почему один? И почему вдруг вот теперь, когда так нежно, едва слышно поют скрипки, он облокотился на ручку кресла, прикрыл глаза рукой? С какими воспоминаниями связано у него это место?
А папа и Тоня? О чем им говорит музыка?
Они сидели, немножко повернувшись друг к другу. То и дело встречались глазами. Иногда папа пожимал Тонин локоть, и она движением ресниц отвечала ему: «Да, да, я помню! Я чувствую то же, что и ты».
В антракте они вспоминали лето и концерт на открытой эстраде.
— Помнишь, как осыпались лепестки с жасмина?— спросил папа.— Мы сидели у самой живой изгороди…
— Да. И ты сорвал мне маленькую, вот такую веточку — всего в два цветка. Как от них пахло!
— А от листьев пахло свежим огурцом…
— И нам страшно захотелось есть…
Они вспоминали свое, навеянное музыкой. Мне она ни о чем не говорила.
Тоня первая заметила мое молчание.
— Пойдемте на той неделе в оперу,— оборвав воспоминания, предложила она.— Рута, ты любишь «Демона»?[2]
— Люблю.
— Какая ария тебе больше всех нравится?
— «Не плачь, дитя, не плачь напрасно…»
Они многозначительно переглянулись и оба опустили глаза. Они не так меня поняли. Они подумали, что я вспомнила маму. А я ни о чем не вспоминала в ту минуту, когда отвечала. Просто я в самом деле очень люблю эту арию. Я любила ее всегда.
