Я шел совершенно спокойный. Уже не казалось, что вот-вот с хрустом расколется череп, разорвется от немого вопля грудная клетка. Челюсти разжались. Было очень спокойно и отдаленно. Как будто не со мной только что говорил брат. Я уже шел один. Больше я не чувствовал его боли (только сейчас догадался, что боли его я и до того, и жалея его, тогда не чувствовал, занятый своей). Я шел без него. Тогда я не думал и не знал, что это - надолго.
* * *
Так уже было однажды. Тогда я отказался от надежды на возможность встречи... с той, кто меня перевернула..., словно заново родила... Она выбрала остаться с мужем... Уважение не позволяло оспаривать ее выбор. Я верил, что «убил в себе любовь»...
Стало не страшно. Больше нельзя было ничего потерять... Я вдруг понял... это крутилось в голове независимо от меня, само: «Знание почему-то радость!.. Знание почему-то радость!»... «За знание надо платить! Я готов!» - следовал вывод.
— Другого «подопытного кролика», кроме себя, у меня нет. Терять мне нечего. Либо помру, либо научусь быть счастливым... — это я уже думал сам.
* * *
После женитьбы на Томе и рождения Машки все образовалось. Отношения с родителями просты, как никогда. Это из-за Томки.
Они теперь в отпуске, в отъезде.
Брат с его семьей живет у них.
Чтобы поморить клопов, надо было увезти Машку. И мы были у него.
Снова вспыхнул старый разговор, брызжущий старой болью.
Брат снова повторил тот упрек. Только добавил, что тут — его дом. Дом его родителей. Он его строил. А я там чужой и нежеланный гость.
Печально, что он совершенно прав. Я там, действительно, особенно в отсутствие родителей, чувствую себя, будто бродяга, забравшийся без спросу в чужое жилье.
И снова я (теперь мы) уехал не попрощавшись. И снова он кричал вслед: «Может быть, попрощаешься?»
Таксист остановил. И я принужденно выдавил из себя пустое: «До свидания».
И снова жаль нас обоих!
Зачем мне Толстой?!..
Нам - участникам заключительного тура Всесоюзной Математической Олимпиады Школьников 1960 года в Москве - устроители показывали высотное здание МГУ изнутри!
Застегнутый до горла на все пуговицы шестнадцатилетний десятиклассник из нашей куйбышевской команды, подробно потирая средним пальцем правой руки лоб, переносье и потом нос, словно скатывая с них катышки, ворчал:
— Может быть, меня еще в Третьяковскую галерею поведут?!..
Он вовсе не интересничал, а верил себе, когда тем же скрипучим голосом доказывал нам ненужность всей художественной литературы вообще:
