— Или услышал… Мы же с тобой вечно орем, как вот сейчас. Может быть, он и сейчас слышит, а завтра снова подсунет нам бумаженцию; мол, чего же вы не подрались из-за меня?.. Я хочу понять. У меня вот тут сосет, — Салабон ткнул себя пальцами под ребра. — Кто-то же пишет, не сатана ведь!
Леонид крикнул, чтобы несли колесо. Гошка глубоко вздохнул, надел кепку, ухватил колесо за спицы и поставил себе на голову, как таз.
Леонид не умылся с дороги, и теперь пот с пылью развезли на его лице настоящую распутицу, среди которой ясные зеленоватые глаза казались предметами неуместными.
— Чего расшумелись? — спросил он.
— Да так, — хмуро ответил Салабон.
— Мы с тобой, Гош, опаздываем. Помоги-ка мне, да вместе поедем. Антон пусть отдыхает сегодня.
С каким-то насильственным свистом по железной дороге промчался куцый, похожий на блоху паровозик без тендера. Млечным Путем повис жидкий белый дым.
Антон опустился на ступеньку, и тотчас руки и ноги наполнились тяжестью и гудом, как у водолаза, который в полном снаряжении оказался на суше. Но голова работала четко.
Тома, в черной юбке и белой кофте, сидела на чурбаке и на другом чурбаке, повыше, чистила рыбу. Чешуя брызгала из-под ножа, искорками вспыхивая на солнце. Антон с горечью подумал, что не сможет быть с нею запросто, не узнав, слышала ли она тот утренний разговор. Тома, как бы почувствовала его состояние, обеспокоенно спросила:
— Ты что, Антон?
— Ничего. — Он отвел глаза.
Салабон нажимал коленями на покрышку, Леонид монтировками заправлял ее за обод, осторожно, чтобы не прищемить камеру.
— Ну-ка, родная, давай, дава-ай!.. Оп! — приговаривал он. — Покрышка с хлопком скользнула на место. Леонид довольно крякнул, выпрямился и тыльной стороной ладони стер со лба грязь, а на щеках струйки пота образовали промоины. — Ну, доканчивайте, pescadores.
Пока он, раздевшись по пояс, хлюпался под краном, мальчишки накачали и поставили колесо.
Салабон шепнул:
— Сегодня к «Птериксу» не ходи, а завтра утром жду… А этого Монгольфье, — Гошка похлопал по карману, где лежало письмо, — я изрешечу все равно.
— Зря.
— Я знаю, что делаю. Ну, хоп! Отдыхай! — И он бодро похлопал Антона по плечу.
И когда уже отъезжали, крикнул с улицы:
— Я буду дома ночевать!
И треск мотоцикла растаял за верхними домами. А от нижних домов в это время, словно дождавшись, наконец, тишины, докатились волна мальчишеского крика и свиста и пронзительный собачий визг.
Наступил самый страшный момент — Антон остался наедине с Томой. «Слышала ока или нет?» На пороге сидел медвежонок в красной косоворотке с кушаком и в синих атласных шароварах — истинный плясун из художественной самодеятельности, плясал, плясал и присел отдохнуть. «Надо спросить!» — решил Антон, посмотрел на Тому и сказал:
