— Крокодил! — выругался Антон.
— Ой, держите меня, ой, не могу… На кого же ты подумал? На акулу, ага?.. Ой, не могу!.. Ну айда вон до той сосны и — обратно.
Они прыгнули и поплыли, подныривая под принесенные бревна. Вода становилась холоднее. Антон что-то зацепил в глубине ногой, испугался и свернул к ближайшему дереву.
Молодое море ослепительно серебрилось. Ведь где-то вот тут были Падунские Пороги, и — увы!.. Из-за мыса выглядывала плотина. Она казалась сложенной из серых кубиков, которых в одном месте наставили больше, а в другом меньше, и кубики эти, казалось, лежали свободно друг на друге — бери и переставляй. Портальные краны с раскинутыми руками походили на рыбаков, показывающих, каких рыб им посчастливилось выудить.
Гошка уселся на ветку, чуть прикрытую водой, и сказал:
— У нас там тоже ГЭС строили. Маленькую, конечно. Но тоже море разливалось.
— Это где? В детдоме?
— Ну. Старое кладбище затопило. Кресты снесло, размыло могилы. Кости так и сыпались. Мы нарочно туда бегали — искать черепа.
— Черепа?
— Я по два зараз находил! Продавали.
— Не ври.
— Да чтоб мне… Нарасхват. Даже заказывали. То студенты, то эти… архитекторы, которые копаются-то.
— Археологи.
— Ну. Нарасхват. И тут есть старое кладбище. Но оно высоко. Вода до него, наверно, не дойдет. А то в Братске можно было бы черепами торгануть. Пять рублей черепок — пожалуйста.
— Кончай базар разводить.
— А что, думаешь, не нашлось бы покупателей?.. Навалом. Леонид Николаевич первым бы взял.
— Ну да, в нашей избе только черепа и не хватает. Ныряй давай, могильщик.
— Хоп! — Салабон оттолкнулся и, перегнувшись в воздухе, вертикально ушел в воду. Следом прыгнул Антон.
Они отыскали бутылку, перископом торчавшую наружу, Гошка набрал из глубины воды, и ребята выбрались на берег. Бульдозерист копался в моторе. Они отдали бутылку и двинулись обратно. Сверху, от поселка, послышалось тарахтенье другого бульдозера, спешившего на выручку собрата.
Купанье вымотало ребят, оба захотели есть, но молчали, лишь Гошка, вздохнув, проговорил, что зря они не попросили у водителя хлеба, он бы дал.
Брели долго, зло отмахиваясь от мошки, которая клубилась перед лицом, хоть умывайся ею, и лишь у самого лагеря оживились — их ждал хлеб и отдых.
— Лезь в кабину, там перекусим. Я сейчас принесу, — сказал Салабон.
Антон отворил дверцу, сдернул с головы сетку и вдруг, разинув рот, замер. На стенке, держась на двух щепочках, воткнутых в щель, висел лист помятой белой бумаги, на котором красным карандашом было неровно выведено:
