А что, плохо, что ли? Счастливый мир невинного детства, прекрасная страна праздности, экстатический мир дремотной грезы, полной образов бессознательного, не прошедших цензуру рациональности. Праздная активность мужчины приобретает женскую восприимчивость, и женственные экстатические проекции мужского Я, вовлеченного в ленивый солипсизм блаженства, растворяют его в оргии аутоэротической кругообразности, смягчая женоподобной расслабленностью восточного эллинизма мужественную взволнованность латинского мира. Идеальный мир античной палестры, сладостный мираж западной культуры от Платоновой Академии до фильма Сокурова «Отец и сын».
Однако тирания детства вызывает ярость взрослых. Не мог римский мир смириться с тем, что Капитолийский холм превращается в восточный Диснейленд. Надо не играть, а работать, и Пиноккио с Фитилем злые дядьки в ослов превращают, а Гелиогабала в дерьме топят. За что же так жестоко взрослые дядьки обошлись с сирийским Фалалеем, у которого, по свидетельству Геродиана, была «танцующая походка», пухлые губы и овечий взгляд? За то, что он мир взрослых тиранил, поп-звезда проклятая. Но справедливо ли Рим разделался с тиранией детства, и действительно ли «такая жизнь, увенчанная такой смертью, мне кажется, не нуждается в заключении». Вообще-то, заключение должен был бы делать не Антонен Арто, а комиссия по делам несовершеннолетних.
Плохого не помню
Рассказывает Муза Васильевна Ефремова
Я родилась в 1928-м в Ташкенте, мой отец тогда работал в какой-то европейской компании, которая экспортировала узбекские фрукты. Кажется, главным товаром, которым они занимались, были не фрукты, а упаковка, — каждое яблоко или абрикос заворачивались в хрусткую бумагу. У нас дома этих плодов было всегда много, как было много их и в самом городе, где черешни и абрикосы росли примерно так же, как в Москве вязы и тополя.
Фамилия моей мамы — Флавицкая; она была внучатой племянницей знаменитого художника Флавицкого, автора «Княжны Таракановой». Ее родословная — отдельный сюжет. Ее отец, а мой дед, Артемон Джиджикия, голубоглазый блондин-мингрел, служил в Варшаве в штабе князя Константина Романова. Именно там его застал 1914 год. Отправив маму с сестрами в Грузию (представьте себе — выпестованные няньками и боннами девочки из знатной семьи, разговаривающие на французском и немецком приехали в горные села и пасли там скот), он после революции влился в ряды Белой армии, попал в плен, а затем вернулся в Грузию, где пошел работать в обычную школу, учителем математики. Естественно, эту богатую биографию ему припомнили потом в 37-м — отправили в лагеря на Алтай, где он умер через несколько месяцев. Его просто не успели расстрелять.
