Гоголь | страница 27

Мне рассказывал человек, двадцать лет просидевший в лагере с уголовными. Идет колонна зэков, на пригорке - грузовик на тормозе, немного наклонившись назад, а в аккурат под заднее колесо положивший голову, кемарит шофер. Один из зэков забирается в кабину и отпускает тормоз. Голова в лепешку, зэки ржут.

Так Сталин осуществлял свой террор, когда уже отпала надобность в каком-либо укреплении власти. Он «играл». А сценарий к этой игре написан Гоголем. А Гоголю продиктован Россией. Человек на ее просторах - бесконечно малая величина, в силу этого утратившая осмысленную самодостаточность живого. Его прихлопнуть - что мошку раздавить. В России субъект - не человек, а земля, градусы широты и долготы. Тождество субстанции и субъекта, как, в пандан «Гоголю», говорил «Гегель». А раз ее не объять - ни умом, ни силой, ни мытьем, ни катаньем - так лучше на ней не жить. Это не «программа» русская, а «коллективное бессознательное». Когда из земли не вырваться, не убежать, не преодолеть никаким ходом, это и значит что не земля, а - могила, Гоголь со всеми его мертвыми душами и живыми покойниками.

А что до «тройки», то это не Россия несется, а Гоголь из нее тщится - тащится - укатить: хоть в Рим, хоть в Крым, хоть в космос, хоть в колбасную эмиграцию. А какой Рим, когда сами - «Третий»? Тут родился, тут и сдохнешь. На тебе в пасть колбасу. И Крыма тебе не будет, незачем России моря, она - земля.

Русскому Одиссею некуда возвращаться

Одна из главных гоголевских тем, никем покамест не отслеженная, - месть, мстительность. Она заявлена с самого начала - в самом таинственном и жестоком из русских триллеров, в прозаической поэме 1832 года «Страшная месть». Представить себе невозможно, что это написано двадцатилетним (он ее начал в 1829 году, а придумал и того раньше). История развивается от конца к началу, покамест все описанное в ней не начинает выглядеть чудовищной местью одного мертвеца другому, а землетрясение под конец объясняется муками огромного, самого страшного мертвеца, который шевелится под землей и в бессильной злобе грызет свои кости.

Дальше череда гоголевских мстителей и возмездий не прерывалась: немая сцена в «Ревизоре», страшное преображение Акакия Акакиевича в финале «Шинели» (чем была бы без этого «Шинель»? Сентиментальным анекдотом, пусть и гениально исполненным). «Тарас Бульба» с возмездием, неотвратимо настигающим Андрия (и, по странному закону сиамских близнецов, - Остапа). «Портрет» с расплатой художника за, как сказали бы нынче, коммерциализацию искусства. Грозный капитан Копейкин в первом томе «Мертвых душ». Наказанные «Игроки», перехитрившие себя же. Наконец, сам замысел «Мертвых душ» есть история возмездия, вполне справедливого, и перерождения Чичикова; и вот тут закавыка.