Во время разговора по поводу ожидаемого приезда бернской делегации он спросил меня, знаю ли я Макдональда, о приезде которого вместо Гендерсона, сообщали последние телеграммы. Сам он сказал: «Я рад, что приедет Макдональд, а не Гендерсон; он, конечно, далеко не марксист, но он, по крайней мере, интересуется теорией. Можно быть уверенным, что он сделает все возможное, чтобы понять, что у нас происходит. Ведь мы не требуем большего».
Затем мы немного поговорили о том, что меня сильно занимало, а именно: почему незаметно, вне связи с войной, коммунистические теории подвергались изменению в момент их практического осуществления?
Мы говорили об изменениях в рабочем контроле, который теперь сильно отличался от того, каким он был вначале, и который раньше делал почти невозможной всякую работу, об антипатии крестьян к принудительному проведению коммунизма в деревне.
Я спросил у Ленина, как и в какие формы укладываются отношения между коммунистами в городах и крестьянами, пропитанными привязанностью к частной собственности, и не было ли, по его мнению, опасности в том, что между ними мог долго продолжаться антагонизм. Я прибавил, что жалею о том, что должен так скоро покинуть Россию и не смогу убедиться в степени податливости коммунистической теории неизбежному давлению со стороны крестьянских масс России.
Ленин ответил мне, что в России можно провести резкую черту между богатыми и бедными крестьянами. «Единственная оппозиция, на которую мы наталкиваемся, исходит непосредственно от богатых. Бедняки же, как только будет уничтожена их политическая зависимость от кулаков, перейдут на нашу сторону, они ведь составляют подавляющее большинство».
Я заметил, что на Украине положение должно было быть другим, так как там земля среди крестьян распределена гораздо равномернее.
Ленин ответил: «На Украине вы увидели бы большие уклонения от той политики, которую мы проводим здесь. Что бы ни произошло, Гражданская война примет там гораздо более жестокие формы, потому что собственнические инстинкты там гораздо более развиты, и число богатых и бедных почти одинаково».
Он спросил меня, приеду ли я еще раз в Россию, и не хотел ли бы я тогда поехать в Киев, чтобы изучить там революцию, как я это сделал в Москве. Я ему ответил, что был бы очень огорчен, если бы мог подумать, что это мой последний приезд сюда, так как на второе место после своей страны я ставлю Россию. Он засмеялся и, желая сказать мне что-нибудь приятное, проговорил: «Хоть вы и англичанин, вам удалось более или менее понять сущность революции. Я буду рад опять встретиться с вами».
