Поразительно терпение и подлинное добродушие, с какими относился к нему Аверченко.
Князев обзывал его в глаза буржуем, ругался, требовал денег. Как-то я зашел по делу к Аверченко и застал его в столовой несколько растерянным и смеющимся.
Аверченко рассказал мне, что за несколько минут до моего прихода здесь был Князев и до того разошелся, что хотел разбить большую дорогую вазу, которая стояла на столе, наполненная фруктами. Надя его с трудом успокоила.
- Я угостил его, - сказал Аверченко, - честь честью, а он… чорт его знает… Ну и публичка! - добродушно пожал он плечом.
- Это уж слишком, - сказал я. - С чего он это?
Аверченко опять пожал плечом.
- Чорт их знает, - сказал Аверченко, - мелкая богема, а ведь интересно - он ведь не пьет!
Мне как- то при встрече -ни с того ни с сего, как говорится, без «здравствуйте» Князев сказал, что если он не буйствует и не подерется с кем-нибудь, то не может писать… И улыбнулся всем узким своим лицом и странным кривым ртом с выбитыми зубами…
Писал он резво, претендовал на знание русского народного языка, был зол, ядовит. Беспощадно налетал на группу правых поэтов и писателей, решившихся печататься за крупный гонорар в журнале «Лукоморье» - еженедельнике, издававшемся при «Новом Времени» и имевшем явную тенденцию культивировать шовинистически-патриотическую литературу.
Прикидывался он очень левым, выдавал себя чуть ли не за пролетария, но ничего путного из него не получилось.
Видным «сатириконцем» он не стал - его сатира все же не сильна. Это был дезорганизованный человек, и творчество его было хаотическое. Он был стихийным анархистом-забиякой, и таковым оставался, по-видимому, и в годы революции.
Он работал в «Красной газете», и на этой работе успеха не имел.
Когда хоронили Блока - я видел его сухощавую фигурку впереди траурной процессии. Он был «весь в коже» - кожаная тужурка, кожаные брюки, кожаная фуражка (летом, в жаркий день…). В таком виде он возглавлял похоронную процессию - важно поворачивая во все стороны свое узкое лицо с тем же кривым беззубым ртом…
Затем я видел его лет шесть назад в Ленинграде совершенно состарившимся. Где он сейчас, мне неизвестно. В печати его работ нет.
Аверченко умел просто и благожелательно относиться к самым различным людям, не обращая внимания на неприятные выходки по отношению к нему с их стороны.
В этом отношении характерен, как сотрудник «Нового Сатирикона», не один только Князев.
Причем важно отметить, что положение «Нового Сатирикона» и его редактора, знаменитого писателя, было не таково, чтобы журнал зависел в какой-нибудь мере от тех или иных сотрудников, как бы они ни были желательны для журнала.
