Бывали в Еврейском театре. Но и в «Тевье-молочнике», и во «Фрейлахсе» вместо Михоэлса играл Зускин. Самого Михоэлса я так живым и не повидала. Посмотрели мы с Давидом в Малом и «Любовь Яровую» с Пашенной в главной роли. Были дважды в театре Мейерхольда — на «Лесе» Островского и «Даме с камелиями» по Дюма. «Лес» совсем не помню, а вот в «Даме с камелиями» играла жена Мейерхольда Зинаида Райх.
В конце 30-х у нас в квартире уже был телефон. И весь дом ходил уже к нам, так как в 22-й квартире у Кабаковых (той самой, куда мама ходила звонить, когда нас обчистили) было трудно пробраться между увеличившимся ее населением. Часто нам звонили: «Позовите такую-то из такой-то квартиры», и мы ходили, звали. Занималась я за большим письменным столом в столовой. Приходилось делать это под аккомпанемент телефонных разговоров. Мать Бориного товарища Вити Мацова, хирург по специальности, приходила с записной книжкой и всю ее обзванивала.
Уже после войны мы с Давидом часто гуляли вечерами — Ананьевский переулок, Садовое Кольцо до Уланского переулка, по нему и Даеву переулку — и домой, на Костянский. На углу Ананьевского и Садового кольца на столбе было объявление: «На этом перекрестке погибло 6 человек. Не спешите быть седьмым». И правда — на наших глазах машина сбила мальчика. Мы услышали визг тормозов. Из машины выскочил военный, поднял мальчика на руки и бегом в приемный покой Склифа.
Записал Алексей Крижевский
Путная богадельня
Чем живет дом милосердия
Евгения Долгинова
— Двадцать первого года.
— Двадцать третьего.
— Двадцать пятого я.
За окном первое солнце, обильная капель; у ворот жмурятся жирные интернатские коты; агрономша Сухих, отложив книгу, спускается кормить голубей. Образцово-показательная бабушка Марья Кирилловна быстрым молодым движением задирает халат и показывает мне «килу» — опухоль на боку. Не жалоба, но похвальба, — изрезанная вся, а вот живу! радуюсь! смотрите-завидуйте!
Старушку делает платок; без платочка — была бы пожилая дама: все на месте — стройная, ироничная, острая в разговоре. Восемьдесят восемь лет.
— Мы с Марьей Александровной надеемся дожить до девяноста.
— Ну и до ста, — говорю я не очень уверенно. — Почему бы и нет.
— Нет, — спокойно возражает, — это лишнее. Дураками жить не надо. Но до девяноста нам хотелось бы — потому что уж какая тут хорошая жизнь, и мы тут все собрались добропорядочные бабушки.
Выпрямившись, Мария Кирилловна поет: «Нам песня строить и жить помогает», — и слегка марширует. Она поет песню до конца. Голос у нее отменный — насмешливый, сильный и молодой. Почти девичий.
