Гламур | страница 36
Трогательно выгнутые, как твои веки.
И я их нечаянно назвала твоим именем.
<...>
...Я могла бы пройти босиком до Белграда,
И снег бы дымился под моими подошвами,
И мне навстречу летели бы ласточки,
Но граница закрыта, как твое сердце,
Как твоя шинель, застегнутая на все пуговицы.
И меня не пропустят. Спокойно и вежливо
Меня попросят вернуться обратно.
А если буду, как прежде, идти напролом,
Белоголовый часовой поднимет винтовку,
И я не услышу выстрела —
Меня кто-то как бы негромко окликнет,
И я увижу твою голубую улыбку совсем близко,
И ты — впервые — меня поцелуешь в губы.
Но конца поцелуя я уже не почувствую.
Елена Ширман. «Последние стихи».
А я вот почувствовал.
...Купил недавно новую турку (точно такую же, как прежнюю, но яркую, блестящую, серебряную, из нержавейки), принес домой, поставил на газ. Ту, старую, почерневшую боками, закопченную золотистую инвалидку, спаленную мною за два дня до этого, взял за когда-то веселую ручку — сунул в мусорное ведро. Но перед тем как сунуть, вдруг пожалев (ведь вот была, жила, стояла на плите, и все — закончилась жизнь, еще полдня и ведро вынесут, полетит в мусоропровод, звякнув глухо о грязные стенки, и больше никогда меня не увидит, а ведь служила, как могла, верой и правдой, надорвалась, по моей же вине, стала прыгать на огне, греметь), поднес быстро к губам и поцеловал. Сухо. На прощанье.
Уже сорок лет налицо, а туда же: все думаю, что мой прощальный поцелуй может хоть что-то оправдать. Что это — утешение.
...За окном зимнее солнце, высокая синева небес (как в апреле) — а она лежит, тускло поблескивая, смотрит на меня из помойки (еще полдня осталось, еще два часа, 10 минут, все: вынесли), а на ее темно-золотом прокопченном боку горят мои равнодушные губы. Из жалости и благодарности. Горят, как иудин подарок.
Вот так и тебя поцелуют — перед тем как отправить в мусорку, в жирный мусоросборник, в вонь, в забвенье, в тесную духоту и темноту. К бабушке и праотцам. Когда будешь лежать — сам на себя не похожий. В прошитых переметочным швом тапках.
Над тобой — мерзлая Россия, по левую руку — просроченная Америка, по правую — тухлый Китай. И везде — война, война.
Да идите вы на хер.
Скоро весна.
8
В защиту Международного женского дня
Одно из немногих произведений европейского искусства, рисующих безмятежное единство отца и сына, фильм Питера Гринуэя, называется «8 1/2 женщин». Гринуэевская белиберда, как всегда изощренная и художественная, повествует о том, как папа с сыном, живущие в нежном согласии, прямо как в «Отце и сыне» Сокурова, после смерти горячо любимой матери решают заняться коллекционированием женщин. Со всего мира собирают восемь самых лучших, и кого там только нет: блудливая японка, шикарная мамаша для суррогатного материнства, лихая амазонка с внешностью Бабы Яги, соблазнительная авантюристка, преданная служанка. Все разные, все привлекательные, всего — восемь. Половина же, кажется, сам Гринуэй. Папа с сыном с женским миром справиться не смогли, женщины разбежались в разные стороны, кто в тюрьму, кто на тот свет, папа умирает, а сын остается в одиночестве.
