Первый (не тот бабушкин, сухой, по детсадовской коже, а первый, настоящий, рот в рот) поцелуй не похож на ощупывание. Любовь не признает прав человека: кто-то ощупывает, кто-то дает гладить. А первый поцелуй лишен обладанья. А стало быть своеволья. Ведь при насилии нет поцелуев. Первого поцелуя насильного не бывает.
При нем все равны.
Даже разлука.
(Целующиеся стоят в легких тапках на непрочной подошве, в которых и по земле-то не ходят. И пока они стоят, они знают, что бессмертны, но умерли. Даже если потом отстранятся друг от друга и пойдут дальше. В земных башмаках, на проклеенном каучуке.)
Второй поцелуй такого ощущения уже не дает. Начинается жизнь, война, большая жратва вожделенья, хлебные крошки любви и никакая уже не свобода.
...Как сказал один взрослый мальчик (вообще-то он — парень, но мне все парни — мальчики): «...Нам было 18. Родители уехали из дома, и я пригласил Катю к себе на ночь. До этого мы ни разу не целовались, поэтому сразу возник как бы какой-то радостный заговор. <...> Чтобы преодолеть стыд, перенаправить его в какое-то удобное русло, мы решили разрисовать друг другу лица акварельными красками <...> Однако когда краски были смыты, и мы начали целоваться, Катя неожиданно заплакала. <...> И <...> я обнаружил, что во время секса неприятно смотреть друг другу в глаза. Словно у каждого был какой-то тайный грешок на душе, который хотелось скрыть».
Все честно.
Сексуальный контакт (настоящий) всегда немного отстранение («а кажется нельзя теснее слиться»: ну, конечно, размечтались), если вообще не использование, когда другой человек это функция, а тело как способ (и того хлеще: подмена).
Поцелуй же (в белых тапках, в ожиданье весны) — вообще не знает подмен.
Слишком яркое осязанье.
Слишком короткая (отсутствующая) дистанция. Слишком короткая память.
Слишком (почти до мути) чужой привкус и вкус (так ты куришь? Или пил растворимый кофе?)
«Мой первый мальчик пах супом. Было очень смешно», — говорит С. Ш.
Вот-вот.
Слишком слиянье.
Потому что закрывай глаза не закрывай (чтоб не видеть циклопический мохнатый страшный внимательный чужой глаз), представляй другого человека не представляй — целуешься всегда с тем, с кем целуешься.
Потому что мы уже умерли. Для всех. Бывших и будущих.
И даже для глядящего со стороны раздраженного мира (поэтому, наверно, так ненавистны целующиеся на эскалаторе).
...Весной у меня в стакане стояли цветы земляники,
Лепестки у них белые с бледно-лиловыми жилками,
