За несколько недель до нынешнего приключения (если, конечно, не кощунственно называть так спасательную миссию) Леонардо случайно встретил Никколо Макиавелли на площади Синьории, находившейся по соседству с мастерской художника, где он частенько прогуливался в поисках вдохновения. Друзья побеседовали немного под арками Лоджии Орканьи.[11] Теперь Леонардо припомнилась тема их разговора. Макиавелли, человек ученый и любезный, выступал, однако, с теориями неслыханными и чудовищными. Он обладал пылким сердцем, но в циничных рассуждениях проявлял поразительное хладнокровие, способное обратить в кусок льда сердца других людей. Макиавелли отстаивал свои убеждения, полагаясь на практический опыт и книжные знания. Не отрицая, что его концепция оправдывает жестокость и беспринципность в политике, он тем не менее настаивал, что точно сформулировал аксиомы государственной мудрости, и потому целесообразно, чтобы о них узнали. Безупречным и достойным подражания правителем ему представлялся Чезаре Борджиа, на практике подтверждавший справедливость его суждений. Леонардо не разделял воззрений Макиавелли, что нисколько не мешало их теплым дружеским отношениям. В тот день они говорили о народе. Макиавелли не сомневался: власть народа однажды восторжествует, но ныне подданными необходимо управлять железной рукой. В противном случае установится охлократия.[12] С его точки зрения, сила государя, обладающего несгибаемой волей, являлась залогом его свободы. Слабого должно держать в повиновении, а счастлив он при этом или нет, не имеет значения.
Дай Бог, мир скоро изменится. Эта надежда не покидала Леонардо. Его искусство служило одним из способов преобразить мир, сделать его совершеннее для всех, а не только для тех, чья власть над другими зиждется на силе или богатстве. Право не наделяет силой, считал Божественный. Макиавелли, наоборот, признавал законность власти лишь по праву силы.
В покои Леонардо постучали. Плавное течение мысли нарушилось, внутренний монолог прервался. Леонардо крикнул:
— В чем дело?
Один из учеников приоткрыл дверь и с большим почтением объявил:
— Синьор, прибыл маэстро Боттичелли. Пусть подождет, или проводить его сюда?
— Проводи, Эммануэль. И принеси нам вина.
На лице Боттичелли отражалось мучительное беспокойство. Причина его тревоги была понятна. По мере того как близился час решительной атаки на Борджиа, усиливался страх перед поражением и очевидными последствиями. Леонардо попытался развлечь друга объяснениями, как работает водолазный костюм. Он хотел успокоить Боттичелли и заставить его забыть на время о страхах и сомнениях. Во всяком случае, Леонардо на это рассчитывал.
