Чезаре вышел на воздух. От слов юного слуги сжималось сердце. Отец в огне, на кресте! И его собственный кошмар! Подобные знамения никого не оставили бы равнодушным, кроме, возможно, человека глубоко религиозного, кто верует, что Бог убережет его от зла или по крайней мере дарует вечное спасение в царствии Небесном. Но Чезаре был суеверен и терзался страхом. Он искал способы подкупить, умилостивить суровое карающее божество: оно являлось его образом и подобием, отражением черной души. Бесполезно. Внушительное собрание реликвий, включая Синдон, не смогло остановить или задержать падение Чезаре. Падение, становящееся все более головокружительным.
А теперь еще ужасные предзнаменования: кровь, горящий крест, мертвецы, требующие отмщения.
Чезаре посмотрел на луну, поднявшуюся высоко над горизонтом и походившую на обледеневший снежный диск. Его не оставляло ощущение, будто самый тяжкий грех из всех своих грехов он совершает в настоящий момент. Юноша и девушка, наследники крови. Потомки Христа. Однако он верил: это прегрешение поможет очиститься от скверны и восстановит его земную власть.
Чезаре вернулся в крепость. По крытой галерее, уводившей вниз по спирали (вроде винтовой лестницы), он спустился в глубокий подвал, где находилась темница. В одном из застенков, самом большом и мрачном, томился пленник: юноша, похищенный Чезаре. Он сидел, привалившись к дальней стене, с кандалами на руках и цепью, обмотанной вокруг оконной решетки высоко над головой. Когда юношу привели в тюрьму, он еще поначалу держался на ногах. Выглядел юноша плачевно. Он почти не ел, одежда его превратилась в грязные лохмотья. Но он сохранял спокойствие и не сетовал на судьбу. На лице, сквозь грязь, проступало выражение бесконечного достоинства.
Чезаре не решился убить его. Он рассчитывал, что мальчик умрет сам от истощения. Чезаре не осмелился умертвить пленника своей рукой или отдать преступный приказ. А ведь его совесть отягощало немало убийств. Но трогать юношу он не стал — святотатственно и слишком опасно. По его извращенным понятиям заморить человека в темнице голодом (день за днем надзиратель давал пленнику только кусок черствого хлеба и капельку воды) являлось менее чудовищным преступлением, чем перерезать ему горло или сбросить с крепостной стены. Может, Чезаре Борджиа и в самом деле постепенно сходил с ума.
— Эй, парень! — окликнул он юношу из темноты подземного каземата.
Юноша не спал, он очень ослаб. Он очень медленно поднял голову и посмотрел на своего тюремщика. Его глаза и горестная складка губ выражали страдание, но ни презрение, ни ненависть не искажали его черты. Чезаре приводило в ярость столь очевидное проявление силы духа и мужества. В тысячу раз больше он желал бы увидеть ненависть, презрение и даже отвращение. Он предпочел бы, чтобы мальчик дал ему хотя бы слабый повод для жестокого обращения, и тогда извращенный ум нашел бы достойное оправдание подлости, превратив следствие в причину. Но Чезаре было отказано даже в такой крошечной отдушине, ничтожной лазейке, позволявшей снять с души тяжкое бремя. В бешенстве Чезаре круто развернулся и ушел туда, откуда явился.
